Геомар Куликов - Повесть о Демидке и медной копейке

Чья-то сильная рука отшвырнула Демидку прочь. Полетел кубарем. Вскочил, рванулся обратно. А его опять за руку хвать — и в сторону, в толпу. Дёрнулся Демидка, да разве вырвешься, здоровый мужик тащил.

— А-а-а! — закричал.

— Чего орёшь, дурень?! — обернулся мужик.

Глазам Демидка не поверил — дядька Михайла то.

— Держи! — закричали сзади.

Хорошо знакомы были дядьке Михайле все здешние закоулки-переулки. Кинулся за один торговый ларь, за другой, третий, а потом — стоп! — цепкой рукой Демидкино плечо придавил и негромко сказал:

— Не беги теперь… Бежать — оно хуже, приметнее…

Трясётся Демидка, по лицу слёзы текут. Что за новая беда случилась — понять не может.

— Цыц! — прикрикнул строго дядька Михайла. — Не реветь у меня. Москва слезам не верит…

— За что тятю-то? — всхлипнул Демидка.

— Глупый твой тятька, вот за что! — подал голос Андрюшка. Откуда только взялся… — Нешто медью торговать можно?

— Своя ведь, не краденая…

— Ноне, парень, и своему не всяк хозяин… — сказал дядька Михайла.

— Как так? — спросил Демидка.

— А вот так…

Пришли во двор. Дядька Михайла сел на завалинку, на то самое место, где по хорошей погоде сапожничал, и сказал:

— Теперь слушай, парень. В худую историю попал твой отец.

— За что тятьку-то? — шмыгнул носом Демидка.

— Нюни не распускай! — прикрикнул дядька Михайла. — Не время. — И тише: — За то твоего отца схватили, что нарушил он царский указ.

Моргает Демидка глазами. Изо всех сил терпит, чтобы не зареветь в голос. А слёзы по щекам сами катятся. Никак в толк не может взять, что за указ такой: человек своего добра продать не может?

— Вишь ты, — принялся объяснять дядька Михайла, — больно удобна медь для фальшивых монетчиков. Купит её на рубль, а копеек наделает, почитай, на сто. Оттого приказал царь Алексей Михайлович всю медь, какая у кого есть, сдавать в его царскую казну. А кто захочет ту медь другому продать — строго наказывать. Понял?

Молчит Демидка. Что сказать, не знает. Оно вроде бы и понятно. А вспомнит, как тятьку дюжи мужики с ног сбили да скручивать принялись, так слёзы пуще прежнего лицо заливают.

— Ведь не знал тятька указа…

— Мало б что не знал. А соблюдать надо. То отговорка, а не оправдание.

Помолчал дядька Михайла. Вздохнул.

— Да не ведомо царю, мелкую рыбёшку ловит. А крупной те сети, что медведю паутинка лесная. Прошёл и не заметил.

Не понял было Демидка этих речей. А потом уразумел. Не иначе, дядька Михайла опять про бояр да — сказать страшно! — про царского тестя.

— А кабы пойти да сказать царю, а?

Дядька Михайла Демидку глазами посверлил:

— Догадлив.

— Коли другие боятся, я могу. Приду, в ноги кинусь. И про тятьку расскажу и про… — Демидка запнулся, — …про фальшивых монетчиков разных.

Дядька Михайла Демидку за вихор потрепал:

— Горемыка! Кто ж тебя к царю пустит? Вокруг него бояре стеной стоят. Ох, трудно, парень, людишкам худым и малым царю поведать про свои беды да нужды.

Задумался дядька Михайла. И словно бы про себя вымолвил:

— А ведь сказывали…

Демидка утёр слёзы рукавом.

— Ну?

— Годов четырнадцать тому назад было. Невмоготу стало жить. И пошёл народ с челобитной на бояр к царю.

— И бояре допустили?!

Усмехнулся дядька Михайла.

— Тебя к царю не допустить можно, меня иль кого другого. А народ удержать, когда его терпенью придёт конец, мудрено, парень.

— И слушал царь?

— Не сразу. Как из Троицко-Сергиевского монастыря с богомолья возвращался, хотели ему челобитную передать. Да разогнали плетьми челобитчиков царские слуги. Подступились было на другой день, а царёва охрана опять за плети. Ну, тут осерчал народ. За царём — да в Кремль. Выдавай, говорят, главных обидчиков! Не то силой возьмём. Выслал было царь своих приближённых — уговаривать. А их палками да камнями. Бежали важные бояре, аж пятки сверкали!

Слушает Демидка. Ну и дела, видать, случаются в Москве!

Замолчал дядька Михайла, а Демидке не терпится:

— А царь?

Усмехнулся опять дядька Михайла.

— Сел обедать, да пришлось вылезать из-за золота-серебра. К народу идти…

— Вышел, значит?!

— Вышел… — Дядька Михайла бороду помял и задорно из-под косматых бровей глянул. — Жизнью тогда ответили за притеснения, что людям чинили, думный дьяк Назарий Чистой, начальник земского двора Плещеев, начальник Пушкарского приказа окольничий Траханиотов. А боярина Морозова, на царицыной сестре женатого, государь Алексей Михайлович слезами у народа выпросил…