Колин Маккалоу - Падение титана, или Октябрьский конь

Поэтому сим письмом я уполномочиваю тебя набрать армию и послать ее к Цезарю в Александрию. Где ты найдешь солдат, я не знаю, ибо сам прошелся по всей Анатолии. Но Марк Юний Брут, оставляемый мною в Тарсе, уже приступает к вербовке нового легиона, так что можешь рассчитывать, что твой командующий получит его. Ты же проверь южные окраины Сирии — лучшие в мире наемники именно из тех мест. Загляни и к евреям.

Получив письмо, Митридат Пергамский вздохнул с облегчением. У него появилась возможность показать новому правителю мира, насколько он ему предан.

— Я сам поведу армию, — сказал он своей жене Беренике.

— Разумно ли это? — усомнилась она. — Почему бы не послать с ней нашего сына?

— Архелай пусть справляется здесь. А я — сын великого воина и, надеюсь, кое-что от него унаследовал, поэтому хочу командовать лично. Кроме того, — добавил он, — я долго жил среди римлян и перенял от них некоторую способность к организации. Мой отец потерпел поражение лишь потому, что этим не обладал.

«О блаженство!» — такова была первая реакция Цезаря на его внезапное избавление от провинции Азия, от Киликии и от неизбежного сонма легатов, чиновников, плутократов и местных этнархов. Единственным человеком, которого он взял с собой в путешествие, был некий Публий Руфрий, один из его самых ценных primipilus центурионов периода галльской войны, после Фарсала возведенный в легаты. Этот молчаливый человек никогда и мечтал о том, что однажды составит компанию своему генералу.

Люди действия могут быть и мыслителями, но их мыслительный процесс происходит в движении, в круговерти событий, и Цезарь, который ненавидел бездеятельность, использовал для дела каждый момент. Покрывая сотни, иногда тысячи миль от одной провинции до другой, он держал при себе хотя бы одного секретаря и даже в грохочущей двуколке, запряженной четырьмя мулами, беспрестанно диктовал несчастному. Только женщины или музыка вынуждали его время от времени прерываться. Он был страстным меломаном.

Но женщины, музыканты и секретари остались на суше. Четырехдневный морской переход из Тарса в Александрию превратился в тягучий кошмар. Цезарь очень устал. И понял наконец, что он должен отдохнуть — подумать о других вещах, а не о том, где будет следующая война и случится следующий кризис.

Думать о себе в третьем лице давно стало его привычкой. И даже необходимостью. Способом отстраняться от внутренней боли, от ее лютости, горечи, неизбывности. Цезарь — это Цезарь, а «я» — это «я». Нет «меня» — нет и боли.

Это ведь Цезарь завоевал Длинноволосую Галлию для Рима, но ему не позволили мирно носить свои лавры. И виноват в том совсем не Помпей. Виновата преступная маленькая кучка сенаторов, именующих себя boni. Эти «добрые люди» поклялись сбросить Цезаря с пьедестала, раздавить его, сослать в вечную ссылку и навеки стереть ненавистное имя со всех таблиц. Возглавляемая Бибулом и громко тявкающей дворняжкой Катоном, эта свора сделала жизнь Цезаря постоянной борьбой за выживание.

Почему?

Конечно, он понимал почему. Но чего он не мог понять, так это логики boni, чьи поступки и мысли были невероятно глупы. Бесполезно убеждать себя, что, если бы он смягчился немного в своем стремлении показать их смешную несостоятельность, они могли бы поколебаться в своей решимости низвести его. У Цезаря был характер, и Цезарь не терпел дураков.

Бибул. Это он положил начало всему во время осады Митилен на острове Лесбос тридцать три года назад. Бибул. Такой маленький и так пропитанный злобой, потому что Цезарь тогда поднял его и посадил на высокий шкаф, посмеялся над ним и выставил его смешным перед товарищами.

Лукулл. Лукулл командовал взятием Митилен. Это он пустил слух, что Цезарь получил флот от дряхлого царя Вифинии, переспав с ним. Грязная ложь, которую boni годы спустя снова вытащили на свет и использовали на Римском Форуме как часть своей грязной политической кампании. Если им верить, их политические противники ели фекалии или насиловали своих дочерей, а вот Цезарь подставил свою задницу царю Никомеду. Только время и разумный совет матери положили конец этой сплетне. Лукулл, погрязший в отвратительнейших пороках. Лукулл, близкий друг Луция Корнелия Суллы.

Сулла. Став диктатором, он освободил Цезаря от ужасного жречества, которое Гай Марий возложил на него в тринадцать лет, — жречества, запрещавшего ему носить оружие и видеть смерть. Сулла назло умершему Марию освободил Цезаря от обета и в возрасте девятнадцати лет послал на восток. Верхом не на коне, а на муле, и не к кому-нибудь, а к Лукуллу, который сразу его невзлюбил. В ближайшем сражении он поставил новичка в первые ряды, надеясь, что вражеские стрелы настигнут его. Но Цезарь вышел из боя с corona civica на голове. Этим венком из дубовых листьев награждали за исключительную личную храбрость, причем это делалось так редко, что награжденный имел право носить венок во время всех публичных мероприятий и все без исключения должны были вставать при его появлении и аплодировать ему. И Бибул тоже был вынужден вставать и аплодировать Цезарю каждый раз, когда собирался сенат! Кроме всего прочего, corona civica давала Цезарю право стать членом сената, хотя ему было только двадцать лет — другим приходилось ждать до тридцати. Однако Цезарь уже побывал в сенаторах: специальный жрец Юпитера Наилучшего Величайшего автоматически становился таковым. Это означало, что из пятидесяти двух лет своей жизни тридцать восемь Цезарь был сенатором.