Стефан Дичев - Путь к Софии

Джани разразился руганью.

— Ослы, лентяи, — орал он, — я их проучу! Я им покажу, как разлеживаться... Шкуру с них спущу!

Лицо его побагровело от ярости, шрам между бровей вздулся. Но, вспомнив, что он не знает толком, что же произошло — ему сообщил о несчастье сосед Амира, — Джани начал было расспрашивать зятя, но вдруг как бешеный бросился к гарему.

— Там чужие женщины! — крикнул ему вслед Амир.

Джани-бей, не слушая его, ворвался в женскую половину дома. Оттуда понеслись крики, визг.

— Шальной, сумасшедший! — пробормотал разозленный Амир и пошел вслед за ним.

На пороге он невольно остановился: Джани-бей, привалившись огромным телом к миндеру, где лежала Эсма, весь содрогался от рыданий. Это было такое не подобающее мужчине проявление слабости, что Амир был неприятно поражен. Он попытался найти оправдание своему шурину. Впервые он обратил внимание на то, как велика разница в возрасте брата и сестры, и подумал, что, в сущности, Эсма ему все равно что дочь. Но от этого его неприязненность и удивление не уменьшились. Он вернулся обратно. Проходя через переднюю, он увидел Хашим-бабу с врачом и не поверил своим глазам — это был не англичанин доктор Грин и не итальянец доктор Гайдани, а доктор Будинов, которого он не называл слуге и не поручал привозить.

— Другие врачи не открывают дверей, хозяин. Они устали. Тогда Сали позвал этого.

— Иди за мной! — бросил Амир Клименту и, не слушая оправданий напуганного слуги, повел болгарского врача в свой гарем. — Только бы не было поздно.

Еще в коридоре он замедлил шаг и громко предупредил о приходе врача, чтобы не только Кериман и мать услышали бы его, но и Джани-бей. Ему не хотелось, чтобы гяур увидел плачущего шурина.

Амир хотел остаться подле умирающей жены, над которой уже склонился доктор, но Джани-бей еще не овладел собой, и, стыдясь за него, он поспешил его увести, оставив в комнате мать и старого Хашим-бабу.

Они сели в передней, закурили трубки с длинным чубуком.

— Почему ты не позвал кого-нибудь поопытней?

— Звал. Не поехали.

Прошло несколько минут. Джани вытер рукавом лоб и сказал:

— Если она умрет, он не вернется домой.

— Это будет не его вина, бей!

— Его или не его — все равно!

— Клянусь именем пророка, это несправедливо. Сказано же: не плати злом! Другие вовсе не захотели ехать...

— А ты почему так поздно их позвал? — мрачно взглянув на него, спросил Джани-бей.

— Меня не было дома.

— Вот как!

— А что? Разве я должен вечно торчать здесь? Стеречь ее? Ты же не сидишь все время у себя в гареме!

— А где ты был?

— Где был, там теперь меня нету! — огрызнулся Амир, досадуя, что приходится скрывать именно то, чем он рассчитывал хвастаться.

— Да ты что, капитан! Уж не забыл ли ты, с кем говоришь?

Джани-бей зло сузил глаза, вскинул натопорщенную бороду. Он, наверное, не отстал бы от Амира, пока не докопался бы до правды — такой уж у него характер, — если бы в эту минуту не приоткрылась дверь женской половины и оттуда не высунулась косматая голова Хашим-бабы. Они невольно вскочили.

— Дышит! — сказал Хашим.

— Жива! Слава аллаху!

Джани-бей отшвырнул слугу и кинулся в гарем. Но, не доходя до двери, остановился и пошел дальше на цыпочках. Тихо открыл дверь и заглянул в комнату Эсмы.

Климент убирал в сумку красную резиновую трубку, мать Амира стояла возле миндера, а Эсма уже сидела. Она была бледная, но глаза ее радостно блеснули, когда она увидела брата.

Минут через десять Амир пригласил доктора в большую комнату, где он принимал самых дорогих гостей, и, пока они пили кофе, Джани-бей рассыпался в любезностях — таким учтивым и разговорчивым он не бывал даже в обществе самых красивых иностранок.

— Ну, рассказывай, доктор! Что с ней стряслось? И как это могло случиться? — добродушно выспрашивал он Климента.

— Просто она проглотила острую косточку.

— Но она ела только плов, — возразил Амир, он все еще подозревал Кериман. — И больше ничего. Плов был с молодым барашком.

— Ну да. Именно у бараньих косточек часто бывают острые края. Видимо, господа, тут приложила руку и ваша знахарка. Она осложнила положение.

— Что еще за знахарка? — вскричал Джани-бей. — Почему я ничего про это не знаю, Амир?

— Очевидно, своими растираниями она загнала косточку глубже в пищевод. Отсюда и эти спазмы. Щипцами я не мог ее извлечь. К счастью, у меня был с собой зонд.

— Так, так, доктор-эфенди, это тебя аллах к нам послал, золотые у тебя руки... Ты знай, тебе от меня — вечная благодарность, — сказал Джани-бей и крепко пожал руку Клименту.