Стефан Дичев - Путь к Софии

«До чего же она беспринципна! — возмущался он. — Любовница турка, а за кого стоит — не разберешь. Но, может, он ей уже надоел и потому она сейчас так легкомысленна?» — И Филипп вдруг уловил какую-то связь между этим предположением и ее приглашением отправиться вместе с нею сюда. Это должно было бы его обрадовать, но он остался холодным и обиженным.

— Смотрите, кажется, их выводят, — сказал он.

— Отворяют ворота. Пройдемте вперед!

— Подождем еще немного, — попросил Филипп.

Из переулка выскочил взвод конных жандармов. Послышались крики, брань. «Дорогу! Берегись!» Из распахнутых ворот стали выходить один за другим узники. Послышалось звяканье цепей.

— Вот они!

Словно по команде, с воплями и плачем провожающие кинулись к ним... «Отец!.. Иван!.. Хаджи... Дедушка, хаджи!..» В другом конце площади заорали, загоготали, засвистали турки. И комья снега и грязи стали осыпать женщин и детей. А жандармы, пришпоривая и нахлестывая коней, принялись прокладывать дорогу закованным в цепи.

— Скорее! — зло крикнула Маргарет, соскочила с фаэтона и начала пробивать себе путь в толпе.

Когда Филипп наконец поравнялся с нею, колонна узников, окруженная плотной стеной конных жандармов, уже прошла через площадь. На повороте он все же успел разглядеть крупное, полное отчаяния лицо чорбаджии Мано. Старый чорбаджия шагал, скованный общею цепью, его скорбный взгляд был обращен в сторону Филиппа, он делал кому-то прощальный знак, Филипп читал на его лице удивление, казалось, старик спрашивал: «Ну почему вы меня ссылаете? Ведь всю жизнь я был вашим покорным, верным слугой. Да и весь свой достаток я от вас получил!»

«Не понимаю, не понимаю и я, — рассуждал Филипп, растерявшись от этого немого вопроса старого чорбаджии. — В самом деле, что они творят? Почему они взяли таких, как он? Ведь они рубят сук, на котором сидят. Разве может быть теперь уверенность в чем-то?»

Эта мысль испугала его. Он попытался поскорее отогнать ее от себя, но она глубоко впилась в него и не переставала мучить.

— Вот и опоздали из-за вашей нерешительности! — сказала ему с нескрываемым пренебрежением Маргарет.

— Вы же сами видели! Невозможно было.

— Невозможно... Я же корреспондент!

— Тогда вам следовало бы заранее пробраться к ним в тюрьму! — ответил он резко, потому что та мысль продолжала грызть его.

Маргарет окинула его удивленным взглядом. Что с ним происходит? Ей это даже понравилось — неплохо, чтоб и в других обстоятельствах он был таким же. В глазах ее вспыхнули веселые огоньки.

— Ну, не сердитесь! Пошли! В самом деле, мы здесь только зря теряем время... Послушайте, что говорит господин Лоуэлл!

Филипп только сейчас заметил рядом с нею человека, которого часто встречал, он не знал его имени. И сейчас удивился тому, что он англичанин. Был он среднего роста и возраста, ни красивый, ни уродливый, в феске, как и все остальные, и в легком пальто, более подходящем для весны, чем для зимы.

— Если вы поторопитесь, то, может, еще успеете на церемонию, — сказал Лоуэлл.

Голос его был таким же невыразительным, как и его внешность.

— Извините, я не понял. Какая церемония?

— Значит, и вы тоже не знаете! Утром прибыл главнокомандующий. Сейчас перед дворцом мютесарифа происходит парад.

— Тогда скорей! — загорелась Маргарет. — В один и тот же день и проводы и встреча! Улов не так уж мал! Вы поедете с нами, Лоуэлл?

— Благодарю вас, госпожа Джексон! Предпочитаю прогулку без определенной цели, — сказал с невиннейшим выражением лица помощник Сен-Клера.

Филипп, только уже сидя в фаэтоне, догадался, что могут означать слова этого соглядатая.

Они возвращались той же дорогой — мимо покрашенной в фиолетовый цвет мечети Эдрилез и дальше по широкой улице Войниган до большого сада, деревья которого облепили вороны, пока не очутились на площади перед дворцом мютесарифа, вокруг которого сейчас толпились тысячи возбужденных турок. Из конца в конец площади выстроились плотные шеренги войск со знаменами, с оркестрами. Украшенные орденами паши носились вскачь верхом вдоль строя солдат, и один из них, тот, что был впереди всех — тощий, рыжебородый, — размахивал коротким ятаганом. «Аллах! Аллах!» — раскатывался, вздымаясь ввысь, фанатичный рев солдатских глоток; его подхватывала стоявшая сзади толпа; испуганные вороны, каркая, носились над деревьями. Картина эта производила сильное и в то же время зловещее впечатление. Она разительно отличалась от той, которую они только что видели у Черной мечети, и чем-то напоминала ее. Филипп даже вздрогнул невольно от удивления и страха.