Стефан Дичев - Путь к Софии

— Тебе и еды приготовить в дорогу?

— Не надо, — остановил он ее, испугавшись, что в кухне она разговорится с отцом или братом. — Завтра соберешь, перед отъездом. С утра нам еще выправлять подорожную, и неизвестно, сколько мы проищем какую-нибудь повозку.

Женде хотелось спать. Но она повернулась к мужу, удивленная его тоном.

— А то я могу и сейчас, — сказала она.

— Нет, нет! Не надо! Ляжем спать, а? — добавил он мягче, с блаженной улыбкой, разлившейся по всему его красивому чернобровому лицу.

Она ничего не сказала, даже не кивнула, а вернулась к шкафу и стала расстегивать платье. В другом конце комнаты он тоже раздевался, время от времени поглядывая то на ее полные плечи, то на налившуюся грудь, то на тяжелую косу, которую она медленно заплетала. Взгляд его задерживался и на ее уже заметно округлившемся животе, и страсть превращалась в умиление и нежность… Он разделся раньше нее и подошел к иконостасу. «Сохрани их, господи. Жену, сына... и другое дитя! И сделай так, чтобы я к ним вернулся, об одном тебя молю...» — беззвучно шептали его губы. Обычно он только крестился, но сейчас поцеловал посеребренную десницу, которой богородица обнимала младенца.

— Погаси лампу! — сказала Женда, увидев, что он пошел к постели.

Коста задул лампу и лег. Деревянная кровать заскрипела, прохладные простыни успокоили его. Он завернулся в одеяло. Глаза его привыкли к темноте, да и лампадка отбрасывала трепетный свет. «Муж да жена — одна душа», — подумал он, глядя, как Женда тоже целует иконку, и дожидаясь, пока она подойдет к нему в темноте. Она легла рядом, он подсунул руку ей под шею и обнял ее. Пальцы коснулись мягкой груди, она прижалась к нему всем телом... Нет, желание дремало в нем, страсть молчала. Он чувствовал биение ее сердца, и ему хотелось лежать и лежать так, не шевелясь, без сна и без мыслей. Стукнула кухонная дверь, послышались голоса, шаги по лестнице, ведущей наверх, — это братья ушли к себе в комнату. Немного спустя раздались шаркающие, усталые шаги и покашливание отца. А вскоре опять скрипнули половицы — кто-то подошел к их двери и встал за нею, словно смотрел в скважину.

— Коста! — тихо позвал женский голос.

— Это мать, — встрепенулась Женда.

Да, мать. Отец, наверное, рассказал ей, и теперь она не сомкнет глаз.

— Ты что же, не ответишь? — удивленно прошептала Женда.

— Я знаю, зачем она меня зовет, — шепнул он. — Поговорим завтра.

За дверью было тихо. Потом снова раздались шаги. Они отдалились, тихонько заскрипела лестница. «Мать пошла отговаривать Климента, — подумал Коста, довольный тем, что избежал объяснений с нею. — Пускай Климент ей растолкует, он побашковитей... А я? Ведь надо бы сказать Женде? Нет, зачем ее тревожить заранее, все равно завтра узнает». Но минутой позже у него вырвалось:

— Женда! Мы с братом к русским идем. Не дай бог что случится, чтобы ты знала.

Он замолчал. Стал ждать ее ответа. Но Женда не отозвалась, не пошевелилась. Только ее равномерное влажное дыхание грело его руку.

— Ты спишь? — спросил Коста, подняв голову.

Ответа и тут не последовало. Она спала. Он опустился на подушку, вслушиваясь в ее дыхание, которое сливалось с дыханием его сына.

Андреа и Неда не отдавали себе ясного отчета в том, куда их может завести и что означает для каждого из них это мучительное влечение. Но прошли ошеломившие их блаженные минуты, наступила ночь, и чувство, до недавнего времени стыдливое и бессознательное, теперь властно завладело ими и заставляло стремиться друг к другу несмотря ни на что.

Вернувшись с братом в свою комнату, Андреа прежде всего посмотрел на ее окно. В нем не было света. Спит, наверное? Пока его брат сравнивал — в который уже раз — карты («Странно, — говорил он, — на русской тоже не указана эта тропа») и, весело насвистывая, осматривал свое петербургское пальто и красивую соболью шапку, которые собирался взять с собой, Андреа возбужденно шагал из угла в угол. Все в нем преобразилось и каким-то странным образом как бы обратилось внутрь. Все его существо наполнилось любовью и ожиданием. Он почти не слышал, что говорит брат, отвечал машинально. Казалось, сегодняшний день неожиданно разделил всю его жизнь на вчера и на завтра: все, что было до этого дня, представлялось ему запутанным и усложненным, а все, что будет, — ясным и осмысленным...

Он разделся, взял «Антологию» — изящную книжечку в кожаном переплете, с обтрепанными краями, единственную ценность, привезенную им из своих странствий, — повернул лампу к своей кровати и лег.