Максуд Кариев - Спитамен

И вот едет Фарасман обратно с мыслями о том, что не удалось приобрести союзников в войне с амазонками и колхами, об огромной дани, которую Искандар, точно тяжелую гирю, навесил ему на шею. Просто голова раскалывается, когда он думает об этом. Он и устраивался поудобнее на мягких подстилках, глаза закрывал, пытаясь уснуть, но коляску то и дело подбрасывало, и сон слетал с него, как вспугнутая птица. Нервы, как туго натянутые струны, коснись неосторожно — лопнут, и немолодое сердце скачет как пришпоренный конь. Надолго ли его хватит?.. Знал бы Фарасман, как все обернется, ни за что бы не поехал. Выходит, проклятый Двурогий вовсе и не собирался идти войной на его страну, а он, великий Хорезмшах Фарасман, поторопился, сам прибыл к нему, за что и поплатился данью. Небось визири, едущие в других кибитках, только об этом сейчас и шушукаются, насмешничают за глаза, хотя при встречах с шахом изображают, как и прежде, подобострастие. А что, если отказаться платить Двурогому дань? Тогда он, вполне возможно, откажется в свою очередь от похода в Индию. Нет, Фарасману одному перед ним не устоять. Может, стоит наладить добрые отношения с соседями и объединиться… Воюет же, по слухам, с ним Спитамен. А воинов у него вряд ли больше, чем у Фарасмана.

Скорее бы уж добраться до своей столицы. В эту холодную пору года далеко не так просто в течение нескольких недель трястись в дороге, перекрывая огромные переходы от колодца к колодцу, от караван — сарая до караван — сарая, во время пути солнце дважды, а то и трижды успевает взойти позади них и опуститься за горизонт впереди, там, куда они едут. Дорога вся в рытвинах, колеса подпрыгивают, трещат, уже несколько осей пришлось поменять. А сколько еще горных перевалов предстоит преодолеть, сколько бурных рек?.. Хорошо еще, он едет в утепленной крытой коляске, лошади сильные, сытые; по малейшему знаку тут тебе и вода, и еда; когда он изволит выйти наружу, ему подставляют вместо ступеньки спину, двое других слуг поддерживают под руки. И все равно его дорога измучила вконец. А что же тогда претерпевают в пути купцы, которые водят по необъятным просторам земли караваны, обеспечивая связь Индии и Китая с арабскими странами и Европой. К тому же еще подвергаются налетам разбойников, нередко вступают в настоящие сражения, защищая дорогие товары. Да, это поистине мужественные люди. Каждый купец — воин…

Ему же, Фарасману, не хватило мужества сказать Искандару: «Нет, не буду я платить тебе дань!..» Во имя чего тогда он претерпел столько неудобств по дороге в Мараканду и обратно? Чтобы лицезреть сына Бога Искандара Двурогого? Никаких рогов у него на голове не оказалось. Зато теперь плати ему ежегодно пятьсот талантов, обеспечивай лошадьми, зерном! Кроме этого, нужны еще и подарки. А царю абы чего не подаришь…

Самое ужасное, что Фарасман вступил в сговор с Искандаром как раз в то время, когда Согдиана объята пламенем войны и неуловимый Спитамен со своим войском наносит юнонам все более ощутимый урон. Если он прослышит, что Фарасман побывал у Искандара с челобитной, подвергся у него неслыханным унижениям, водрузил, как говорится, себе на голову ногу царя, то может объявить его вассалом Двурогого, а значит, своим врагом. Кто знает, может, ему, Спитамену, уже все известно. «Скорее бы уж пересечь эту огромную страну и уйти из пределов Согдианы!..» — подумал Фарасман, смотря в маленькое оконце, в которое залетали редкие снежинки. Вскоре все вокруг побелело. В пустынном однообразии не на чем было задержаться взгляду, и его потянуло ко сну, веки потяжелели. Он взбил кулаком подушку, улегся, поджав ноги, натянул до плеч меховую доху и начал засыпать, как вдруг донесшийся снаружи шум заставил его вздрогнуть. Раздавались возбужденные голоса и крики воинов, ржанье и храп коней. Не посмело ли напасть на караван какое-нибудь враждебное племя? Шах не без опаски выглянул в оконце. Оказывается, воины окружили на лошадях невесть как очутившуюся возле дороги лису. Рыжая металась во все стороны, пытаясь вырваться из круга и рискуя быть затоптанной копытами коней. А воины, подзадоривая друг друга, целились в нее из лука, упражняясь в стрельбе. Весь пятачок был утыкан стрелами; и бедному зверю все труднее становилось лавировать между ними.

Шах прижал руку к сердцу, пытаясь унять его, и, задернув шторку, прислонился к войлочной стенке. Донесся громкий крик, одновременно вырвавшийся из множества глоток: кому-то, видно, удалось пригвоздить лису к земле. Хоть какое-то развлечение. Шаху бы их заботы…