Колин Маккалоу: Песнь о Трое

— Неужели ты оказался таким идиотом, чтобы не поставить на ее саване метку? — спросил он. — С моей дочерью обошлись так же, как с остальными?

— На то воля бога, — спокойно ответил Калхант.

— Бог не желает, чтобы моя дочь была выбрана в жертву! Он хочет получить шесть девственниц, только и всего! Поэтому, Калхант, выбери другую.

— Не могу, царь.

Калхант стоял на своем. Выбор был сделан божественной рукой, а значит, именно Гесиону нужно принести в жертву, и никого другого.

Хотя никто из придворных не был свидетелем их напряженной и гневной беседы, слух о ней разнесся по всей внутренней крепости, достиг каждого ее уголка. Лизоблюды вроде Антенора во весь голос осуждали жреца, в то время как царские дети, включая меня, его наследника, думали, что наконец-то отцу придется смириться и вернуть Посейдону ежегодную дань в сто талантов.

На следующий день царь созвал совет. Конечно же, я был там — наследник должен слышать все решения царя из его собственных уст.

Он держался спокойно и невозмутимо. Царь Лаомедонт был очень маленького роста, его молодость давно миновала, и теперь в длинных волосах царя просвечивало серебро. Его одеяние было украшено золотом. Только голос его всегда нас удивлял, настолько он был глубок, благороден, мелодичен и силен.

— Моя дочь Гесиона, — обратился он к собравшимся перед ним сыновьям, двоюродным братьям и прочим родственникам, — согласилась принести себя в жертву. Этого требует от нее бог.

Возможно, Антенор и догадывался, что скажет царь, но мы с моими младшими братьями — нет.

— Господин! — воскликнул я, не в силах сдержаться. — Вы не позволите! В тяжкие времена царь может принести себя в жертву ради народа, но его девственные дочери принадлежат Артемиде, а не Посейдону!

Не по нраву ему пришлось, что старший сын порицает его перед придворными; он поджал губы и выпятил грудь.

— Моя дочь была выбрана, Подарк Приам! Выбрана Посейдоном!

— Посейдону было бы больше по нраву получать сто талантов золота для Лирнесского храма, — процедил я сквозь зубы.

В эту минуту я увидел ухмылку Антенора. Он обожал слушать, как царь ссорится со своим наследником.

— Я отказываюсь, — заявил царь Лаомедонт, — платить добытое тяжким трудом золото богу, который построил западную стену недостаточно прочной для им же посланного землетрясения!

— Ты не пошлешь Гесиону на смерть, отец!

— Не я посылаю ее на смерть. Это Посейдон!

Жрец Калхант дернулся, но тотчас снова замер.

— Смертному вроде тебя, — сказал я, — не должно винить богов в своих собственных ошибках.

— Ты хочешь сказать, я делаю ошибки?

— Все смертные делают, даже царь Троады.

— Убирайся вон, Подарк Приам! Вон отсюда! Кто знает? Может, на будущий год Посейдон попросит в жертву наследников трона!

Антенор продолжал улыбаться. Я повернулся и вышел из комнаты — искать успокоения у города и ветра.

Холодный, влажный ветер с дальних вершин Иды остудил мой гнев, пока я шагал вдоль украшенной флагами террасы, расположенной снаружи тронного зала, и пересчитывал ногами ступеньки — все двести, — ведущие на самую вершину внутренней крепости. Там, высоко над равниной, я обхватил руками обтесанные людьми камни: внутреннюю крепость построили не боги — это сделал Дардан. Что-то проникло в меня из этих вытесанных в аккуратные кубы костей матери Земли, и в тот момент я почувствовал власть, которую несет в себе царский титул. Сколько еще лет должно пройти, прежде чем я получу золотую тиару и сяду на трон из слоновой кости — трон Трои? Сыновья Дардана жили очень долго, а Лаомедонту еще не исполнилось и семидесяти.

Я долго наблюдал, как подо мной, в городе, снуют туда-сюда люди, потом перевел взгляд вдаль, к зеленым равнинам, где драгоценные кони царя Лаомедонта вытягивали длинные шеи, толкаясь и выхватывая друг у друга траву. Но зрелище это лишь разбередило рану. Я обратил взор на запад, где лежал остров Тенед; над портовой деревушкой у Сигейского мыса клубился черный дым от горящих для обогрева жаровен. Дальше к северу синие воды Геллеспонта притворялись небом; серел изгиб песчаной косы между устьями Скамандра и Симоиса — рек, которые орошали Троаду, питая урожаи пшеницы и ячменя, колосящиеся на ветру, шепчущем свою вечную песню.

В конце концов ветер прогнал меня с парапета в огромный внутренний двор, расстилавшийся перед входом в дворцовые покои, и там я ждал, пока мальчик-слуга приведет колесницу.

— Вниз, в город, — сказал я вознице. — Дай лошадям волю, пусть сами бегут.