Колин Маккалоу - Песнь о Трое

На мне была мягкая кожаная набедренная повязка и короткий хитон, в зубах я зажал кинжал, а в правой руке держал короткий меч. Незаметно подобравшись к окну караульного помещения, я громко покашлял.

— Посмотри, кто там, Меос, — раздался чей-то голос.

Вот и Меос, идет, не торопится, — громкий кашель вовсе не вызывает подозрений, даже если он раздается на вершине стен, за которые идет самый жестокий бой в ойкумене. Никого не увидев, он напрягся, но, поскольку был идиотом, не стал звать на подмогу. Очевидно, убеждая себя, что у него разыгралось воображение, он, с пикой наготове, пошел дальше. Я позволил ему пройти мимо меня, а потом тихо встал, одной рукой зажав ему рот, а второй вонзив в него меч. Потом осторожно опустил его на тропу и затащил в темный угол.

Несколько мгновений спустя появился второй стражник, которого послали на поиски Меоса. Я беззвучно перерезал ему горло: двое готовы, остались трое. Потом, не давая тем, кто остался внутри, проявить беспокойство, я снова подобрался к окну и пьяно заикал. Кто-то внутри раздраженно вздохнул; из караульной нетерпеливо выбежал следующий страж. Я обхватил его руками, словно совершенно пьяный, и, когда бронза скользнула ему под ребро и достигла сердца, он смог только крякнуть. Держа его стоя, я закружился в танце, одновременно подражая троянскому выговору. Это выманило ко мне четвертого. С тихим смехом я швырнул в него мертвеца и, пока он отбивался от бедняги, вогнал в него меч на целый локоть, пронзив от бока до бока. Я уложил обоих на землю, и они будто растворились в темноте. Я заглянул в окно.

Там остался только начальник стражи, который что-то сердито бормотал себе под нос, сидя за столом. Понимая, что попал в переплет, он пялился на дверцу люка в полу. Ожидал кого-нибудь, чтобы его поприветствовать? Я проскользнул в комнату и прыгнул на него сзади, зажав его рот рукой. Он умер так же быстро, как и остальные, и присоединился к ним в темном углу между тропой и стеной башни. Потом я уселся ждать снаружи, посчитав, что будет лучше, если гость, появившись, никого не увидит в караульной.

Прошло совсем немного времени, и Одиссей просвистел свою трель — как умно он придумал! Ведь если бы он начал в точности подражать птице, я бы мог не обратить на это внимания. Однако никаких ночных жаворонков поблизости не было; все, что мне оставалось, — это надеяться, что никого вокруг тоже не было, ибо я не смог бы предупредить Одиссея.

Я открыл крышку люка в караульном помещении и спустился вниз по лестнице; Одиссей меня ждал.

— Подожди! — прошептал я и вышел наружу осмотреться. Но на улицах было тихо и темно — ни лампы, ни факела.

— Диомед, она у меня, но весит она не меньше Аякса! — сказал Одиссей, когда я вернулся. — Будет трудновато затащить ее на двадцать пять локтей вверх по лестнице.

Она — статуя-палладий — была надежно пристроена на спине осла; разрешив животному удрать прочь, мы втащили ее в камеру под лестницей. Охваченный благоговением, я присмотрелся к ней при свете лампы. О, какая же она была древняя! Грубые, но узнаваемые женские формы были вырезаны из темного дерева, слишком закопченные вечностью, чтобы быть красивыми, и красивой она не была. У нее были крошечные соединенные вместе клиновидные ноги, громадные бедра, раздутый живот, две похожие на луковицы груди, прижатые к бокам руки, круглая голова и вытянутые вперед губы. И еще она была невероятно толстая. Выше меня ростом, она была просто громадиной. Клиновидные ноги позволяли ей вращаться волчком, но стоять на них она не могла — нам пришлось ее поддерживать.

— Одиссей, а она влезет в трубу?

— Да. Ее живот не шире, чем твои плечи, и она более круглая. Как и труба.

Потом мне в голову пришла удачная мысль. Я поискал, нет ли в комнате веревки, и нашел ее в ящике, потом пропустил веревку у нее под грудью, затянул, и свободного конца оказалось достаточно, чтобы за него можно было ухватиться. Я полез по лестнице первым, подтягивая ее на веревке, а Одиссей уперся обеими руками в ее огромные шаровидные ягодицы и толкал ее снизу.

— Ты думаешь, — вздохнул я, когда мы добрались до караульной, — что она когда-нибудь простит нам те вольности, которые нам пришлось себе позволить?

— О да, — ответил он, лежа на полу рядом с ней. — Она — самая первая Афина Паллада, и я с ней накоротке.

Спускать ее по трубе на деле оказалось просто, Одиссей был прав. Ее округлости намного меньше задевали стенки, чем я сам, со своими плечами и мужской угловатостью. Мы не стали снимать веревку, и это снова нам помогло, когда мы оказались на равнине, — мы оттащили ее в рощицу к четырехколесной колеснице Аякса. Потом, охнув под ее тяжестью, мы, собрав последние силы, водрузили ее наверх и рухнули на землю. Полумесяц клонился к западу, а значит, у нас еще было достаточно времени, чтобы доставить ее домой.