Наталья Иртенина - Царь-гора

Поначалу Федор обрадовался, что дело так легко разрешилось и алмазный долг сам собой расточился. Но позднее, когда смотрелся утром в зеркало, понял: ничего не кончилось, все главное только начинается. Долг просто подвергся реструктуризации, перешел в иное качество, и счет к оплате будет предъявлять уже не мафия, а подземный народец, к которому в конце концов попадают все человеческие векселя, подписанные чернилами, кровью или удостоверенные компромиссом с совестью.

Пещерные жители чем дальше, тем больше заходили в сны Федора, как к себе домой, сопровождали его всюду, подбрасывали странные мысли, неслышно для других встревали в разговоры. Цыганки-гадалки шарахались от него на улице. У Федора не осталось ни добрых знакомых, ни друзей, не говоря уже о подругах. Он сделался мрачен и уныл, как Онегин на деревенском покое. Много раз ему являлась нехитрая идея снять порчу у бабки-знахарки. Останавливало в последний миг соображение: идею подкидывали они же. Не однажды его посещала мысль покончить с мучением, выпрыгнув в окно, по-настоящему. «В сущности, для чего я все это терплю? — безответно спрашивал он себя. — И чем до сих пор жив?» Второй вопрос занимал настолько, что разгадывая его, Федор напрочь забывал о всех способах самоубийства.

К Новому году додумался до интересного: он жив еще благодаря тому, что не знает, какая сила удерживает его в этой жизни. В тот же день, синим снежным вечером, подсвеченным желтыми фонарями, все стало ясно.

Последний раз он был в церкви полгода назад. С тех пор как вернулся в Москву, даже мысли не возникало — зайти, постоять, вспомнить пережитое, соединиться с ней хоть так, в воображаемой молитве. Да и теперь никакой мысли не было. Остановился перед входом, стоял, слушал доносившееся пение. Потом его подхватило, словно ветром наподдало, и занесло вверх по лестнице. Там оставалось только открыть дверь, чтобы тем же ветром не стукнуло об нее лбом, и сдернуть с головы шапку.

Он попал в тепло горящих свечей и кадильного дыма. Осмотрелся, приткнулся возле иконы святого. Людей было много, но они не мешали. Постояв немного, попривыкнув, Федор сделал открытие.

Оказывается, и с давящей тяжестью на душе — всегдашней памятью о невидимом легионе — можно жить, потому что жива и другая память. Он вспомнил восхождение на Царь-гору, за несколько месяцев подзабывшееся. Перед глазами возник белый цветок с желтым глазом, тянущийся к небу среди снега и камня. Федор почувствовал остро саднящую боль в содранных ладонях, ощутил колючий холод в горле, увидел близкое, расписанное под гжель, небо. И тоска в сердце начала таять…

Через неделю он надел белую рубашку и крест на шею.

— Насовсем к нам или так, мимоходом, интерес утолить? — спросил старый священник.

Федор, не сразу проникший в смысл вопроса, замялся с ответом.

— А то есть такие — окрестятся, а потом не видно их, разве на Пасху зайдут, свечку запалят. Ровно зайцы безбилетные от контролера бегают.

— А мне бежать больше некуда.

На июнь была назначена защита диссертации. За полтора месяца до того Федор снял трубку трезвонившего телефона — оттуда вырвались бодрые вопли деда Филимона.

— Федька! Ядреный ты перец, до чего ж я по тебе соскучился. Как мать-отец? Когда к нам сюды опять нагрянешь? Бабка-то наша померла, схоронили на той неделе. Да, слышь, я ж теперь эксплантатор! Бизнес растет, ага, нанял себе двоих, на посылки, пущай бегают заместо меня. Ты-то как, не обженился? Я тебе чего звоню-то. Новость тут такая. Аглайка у нас сомлела. Дохтур приезжал, говорит, в город ее надо, на это… исследование, болезнь искать, значит. А девка ни в какую, лежит, таращится. Худущая, одни глаза остались, а от дохтура будь здоров отбивается. Не поеду, говорит, ни в какой город, там, говорит, помирать страшно. А как забудется, так бредить начинает, ага. Тетка ейная убивается, говорит, Аглайка в безрассудке все Федьку зовет, томится сильно. А как в себя придет, не помнит ничего. Ты б приехал, а? Девку спасать надо, загубит себя. Что ж это за любовь промеж вами такая бедовая приключилась, ох, не пойму, Федька. Ты в припадке укатил, Аглайка учудила тож…

Спустя сутки Федор сошел с трапа самолета в Барнауле. Еще через восемь часов стоял у двери Аглаиного дома. Забыв про звонок, тарабанил кулаком.

— Батюшки! — сперва напугалась, потом просветлела тетка.

Федор скинул с плеча сумку.

— Где она?

Тетка, сама мало не сомлевшая от наплыва чувств, показала на Аглаину комнату.