Наталья Иртенина - Царь-гора

Когда дверь закрылась, Федор развернул записку. «Это чтобы расплатиться с твоими долгами», — говорилось там. Даже подписи не было.

Он порвал бумагу на мелкие клочки и высыпал за окно. Потом взял со стола стакан, поднес ко рту, помедлил и выплеснул водку вслед утраченной надежде, разлетевшейся вдоль железной дороги.

Москва оказалась неожиданно шумна, кичлива, бестолкова. Федор не был готов к подобной перемене, оглушавшей, будто ведро мерзлой воды на голову, и с первой же минуты захандрил.

Но за пестрым балаганным фасадом столицы было и другое. Из-за стекол зданий и машин, из отдушин метро и дверей магазинов, с чердаков и из подвалов, даже из глубины человеческих глаз на него смотрело нечто. Оно вымораживало душу пещерным холодом и выгрызало на сердце свое клеймо: помни о нас всегда. Тайный пещерный народец давал знать, что их владения давно простираются повсюду и первопрестольная — всего лишь одна из клоак бесконечного подземелья.

Впервые осознав жестокую тяжесть девкиного дара где-то в районе Уральских гор, через которые медленно тащился поезд, Федор решил, что ни о чем жалеть не будет. Ни об оставленной в Золотых горах слепоте, ни о потерянной любви, ни о мятежном хаосе, наполнившем душу. Да и не терял он любовь, вдруг подумалось ему. «Спроси у цветка — почему он вырос там для тебя?» Разве так теряют любовь? Нет, так ее находят. С вершины горы либо падают, ломаясь насмерть, либо сходят, обретая любовь к миру, лежащему внизу.

Но теперь между ним и миром стоял легион пещерных жителей.

…Федор шагал по коридорам клиники, разглядывал номера на дверях. Коридоры ветвились, как в лабиринте, по ним гуляли на костылях и на колясках травмированные, забинтованные люди. Между пациентами лавировал вечно спешащий медперсонал.

— Простите, — Федора нагнал человек в накинутом белом халате и с портфелем в руке, пытливо заглянул ему в лицо, — не вы ли правнук полковника Шергина?

— Вы ошиблись, — сухо сказал тот и сделал попытку пойти дальше.

Незнакомец загородил ему дорогу, раскинув руки в неуклюжем приветственном жесте, выдававшем острое желание поболтать здесь и сейчас.

— Нет-нет, я вас узнал, — запротестовал он. У него было круглое лицо, очки в тонкой оправе, большие залысины, дорогой костюм и не терпящие возражений интонации. Каким-то неизвестным чувством Федор определил, что перед ним чиновник, не так чтобы крупного ранга, но и не совсем мелочь. — Кроме того, — продолжал незнакомец, — вы ищете двести тридцать седьмую палату. Там лежит Михаил Шергин, ваш отец. Не имеет смысла отрицать очевидное.

— А что имеет смысл? — нехотя спросил Федор.

— Дело, понимаете, в том, что у меня к Михаилу Александровичу имеется разговор.

Он перекинул портфель из руки в руку, извлек из внутреннего кармана пиджака визитку и протянул Федору.

— Вы всегда можете найти меня по этим телефонам.

— А для чего мне искать вас? — не понимал Федор, читая название чиновничьей должности. Она оказалась выше, чем он думал. Тем более загадочной представлялась настойчивость незнакомца.

Тот развел руками.

— Как известно, человек предполагает, а Бог располагает.

— Допустим, — сказал Федор после короткого раздумья и спрятал карточку, запомнив имя — Иван Сергеевич, как у Тургенева. — Ну а я-то чем могу?

— Собственно, вы можете послушать наш разговор. Только и всего.

— Только и всего?

— Именно. Это не займет много времени.

— А может, у вас пистолет за поясом? Допустим, вы киллер и хотите убрать нас обоих одновременно, без шума и пыли?

От этого предположения глаза Ивана Сергеевича сползли вбок, выражая тем самым весь идиотизм сказанного.

— Ну к чему же такой радикализм? Вы что, в каждом встречном подозреваете подосланного убийцу?

Федор пожал плечами.

— Вы правы, это паранойя. Простите. Нервы ни к черту.

— Что так? — участливо поинтересовался Иван Сергеевич.

— Дело в том, что меня уже несколько раз пытались убить.

— Ах вот как. Весьма интересно. В таком случае наше знакомство тем более полезно и содержательно.

— Вы полагаете?

— Убежден. Ну что, идемте?

В палате было много света и простора. Кровать стояла по центру у окна, по соседству с ней на тумбочке возвышалась гора фруктов, как на фламандском натюрморте, и графин с ярко-рыжим морковным соком. Шергин-старший лежал с закрытыми глазами и поднятой на воздух загипсованной ногой. Голова у него была перебинтована, на бледном лице чернели темные подглазья.