Наталья Иртенина - Царь-гора

— И в начале этого пути большевики развалили Российскую империю на куски, — с сарказмом сказал Шергин. — Где теперь Польша, Финляндия, Прибалтика, Украина?

— Это первый этап. Пускай жрут столько свободы, сколько влезет. Потом их проще будет встроить. Они даже не заметят этого, а когда заметят — обрадуются.

Бернгарт допил кофе и аккуратно промокнул губы шелковым платком.

— Скажу более того. Не далее как на прошлой неделе адмирал Колчак имел конфиденциальную беседу с… неважно с кем. Ему была предложена всемерная помощь в обмен на согласие зваться Верховным правителем не России, а Сибири, оставив западные территории большевикам.

— И что Колчак?

— Ничего. Он не согласился. Предложение было слишком вызывающим по форме и неубедительным по сути.

— Кто вы, Бернгарт? — спросил Шергин. — Не красный и не белый, так кто же?

— Как ты все-таки предсказуем. Я знал, что ты задашь этот неумный вопрос. На определенном уровне это уже не имеет значения — большевик, республиканец, франкмасон или агент британской разведки. Однако их всех объединяет одно — им всем нужна эта война в России. Они растут на ней, как плесень. Но я не осуждаю их, вовсе нет. По секрету могу открыть тебе, кто начал эту войну.

— Кто же? — без особого интереса спросил Шергин.

— Я.

Бернгарт снова взялся за трубку и с видимым удовольствием выпустил несколько сизых колец дыма.

— Понимаю. Да, — сказал Шергин, решив, что перед ним сумасшедший. — На определенном уровне так все и начинает представляться.

— О, я вижу, ты штудировал философские труды. Кто бы мог подумать — ведь ты производил впечатление ограниченного служаки. Но Шопенгауэр так и не приблизился к пониманию. Ему не хватило смелости. Мир как воля и представление… Весь вопрос в том, чьи это воля и представление. Не думаешь же ты, что все эти Бронштейны и Ленины исполняют свою волю и наделены такой силой представления?

— Я, безусловно, далек от того, чтобы так думать. Как раз сегодня ночью… или вчера?.. у меня был разговор на эту тему.

— Интересно знать с кем.

— Так, с одним священником.

— Попы! — пренебрежительно бросил Бернгарт. — Вот курьезное племя. Какие поумнее как будто и мыслят верно, да все не в ту степь… А что, не говорил ли этот поп обо мне?

— Не говорил. Но кое-что попросил передать.

Шергин ощупал карманы и извлек золотую пирамидку.

— Ваше, полагаю, имущество.

Догадка оказалась верной.

— Ах это. Разумеется, мое. Оно идет и красным и белым для поддержания священного огня войны. Всюду нужны люди, выражающие определенный образ мыслей и действий. Особенно в белых армиях, где еще много болванов играют в благородство и рыцарство. Достаточно много, чтобы слишком быстро проиграть эту войну.

— Примеряете на себе роль антихриста, Бернгарт? Вы похожи на комедианта. Для чего вам все это? Бросьте и пойдите в монастырь на покаяние.

— Покаяние? — Бернгарт театрально громко расхохотался. — Оно для безмозглых старух. Новое вино не вливают в старые мехи. Это очищение. Большевики смели всю жирную либеральную мразь во главе с проституткой Керенским. Это очищение в крови! — От яростного восторга глаза его стали круглыми, сильно выкатились из орбит и налились красным.

— Да, очищение, — мрачно согласился Шергин.

— Я чувствую твой страх, — продолжал Бернгарт, пристально глядя на него, словно магнетизировал. — Правильно, бойся. Я создам мировую империю. В ней будет все по-другому. Все. Ничего человеческого. Эта тварь — человек — или обретет суть или исчезнет.

— Какую суть? — вяло спросил Шергин, ощущая усилившуюся дурноту. Голос Бернграта проникал в череп сверху, будто по голове били молотом.

— Долго объяснять. Да ты не поймешь. Для этого надо перестать выворачивать душу перед попами. В конце концов это унизительно и нелепо. Попы не могут дать суть. Она дается другими.

— Я догадываюсь кем.

Бернгарт швырнул ему бумажный прямоугольник.

— Теми, кому я несу это.

Шергин увидел у себя в руке рисованную открытку дореволюционных времен. На ней был изображен раввин, держащий в одной руке обезглавленного жертвенного петуха, в другой нож. Рядом лежала отрезанная у петуха голова государя Николая Александровича в императорской короне. «Да будет это моим выкупом…» — прочитал Шергин и в омерзении выронил открытку, машинально вытер руку о шинель.

— Кровь его на нас и детях наших, — замогильным магнетическим голосом произнес Бернгарт. Затем снова расхохотался. — Да полно. Ты бледен как смерть. Поговорим о насущных делах.