Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Шумский даже на студентов начал свысока поглядывать. Прищурится, оглаживая бороду, и со знакомым акцентом (чем не Паллас?) одобрит работу спутников по отряду:

— Да, господа, натуралисту ничего не может быть лишне и бесполезно.

На Соколова прикрикнул:

— Уж какой ты неходкий…

— Отстань! — огрызнулся Никита. — Тоже герр Шумский.

— А и герр. Ты, Никита, в обиде, что ли, на меня? — Шумский соскребал чешую с огромного сома. — Пошто так?

Ничто в мире не распространяется так скоро, как тайна. Шумский чувствовал себя единственным ее держателем, а тайна уже вовсю гуляла по свету.

— Сом ты с большим усом — вот кто ты есть, — ругнулся Соколов.

— За что разгневался?

— Бес старый — вот кто ты есть.

— И бес, и сом. Кто я есть, не пойму. — Старик с притворным усердием разделывал рыбину.

— Думаешь, не знаю об чем с тобой беседовал Паллас?

— Ну, был конфиденц-разговор.

— Куда ж ты, старый хрыч, Ваську присоветовал?

— Вот уж и хрыч, — незлобиво произнес Шумский.

— А подумал о последствиях?

— Истинно.

— По-твоему, гимназею сподручнее вести отряд к Ледяному морю?

— У меня на уме один интерес был.

— Это какой же?

— Как для Академии выгоднее.

— Да что ты, кроме своих чучел, разумеешь?

— В природе разбираюсь.

— В мертвой природе, — зло уточнил Соколов.

— И в живой, и в человеческой. Сноровистее будет Васька. Ходкий он.

— Да в ходкости ли дело? — Разгневанный Соколов подобрал камешек, подбросил.

— А ты прибей, — согласился чучельник, поднимаясь с корточек.

— Что с тобой молвить — зря время терять, — швырнул камешек за плетень Соколов.

Шумский мешал поварешкой уху.

— Хороший ты юноша, Никита. Славный.

— Да путешественной линии нет на челе? Да? — Соколов постучал костяшками пальцев по лбу. — Тут вот еще должно быть.

— Есть у тебя это. Есть! — признал чучельник.

— Зуев и того не знает.

— У Васьки другое. — Лицо Шумского осветилось — так всякий раз бывало, когда заходил разговор о крестнике. — Ваське довериться можно. Паллас совета испрашивал, я не уклонился…

На крыльцо вышел Паллас. Скинул рубаху, подбежал к высокому чану с водой. Поплескался. Пофыркал от удовольствия. Рассмеялся.

— Вы чего, Петр Семенович?

— Хотел узнать, который час, и байку одну вспомнил. Петровский шут спросил вельможу: «Который час?» — «Тот, в который купаются ослы», — «Так что же вы еще не в воде?» — заметил шут. Вот и я, как осел, — хохотал Паллас, растирая полотенцем спину. — Ну, разве ученый осел… А вы какие тут байки рассказываете?

— Рассуждаем, Петр Семеныч, будет ли завтра дождик или нет, — сказал Шумский.

— И чего решили?

— А никак не порешили.

— Природа сама рассудит, — хмуро заметил Соколов.

Солдат Федор Зуев читал письмо от сына.

«…И еще, дорогие родители, хочу уведомить вас, что отправляюсь от Челябы в Тобольск, а оттуда — к Ледяному морю, в тундры самоедские. Так повелел мой благодетель Петр Семенович Паллас.

Не плачьте по мне. Сколько за год я узрел, чего не узнал. Все гимназические годы того не дали. Мне Палласа судьба послала. Дивлюсь, как же такое случилось, и понять не могу. Чужестранец, а роднее русского. Он и гневен бывает, тогда все поджилки трясутся. Но в нем доброе сердце, ему не только дороги и любопытны пространства, которые преодолеваем, но и всякие люди, хоть знатные, хоть худородные. Похвалит, сердце от счастья обмирает. Такое, впрочем, случается весьма редко. Ловлю себя на том, что гляжу на многие вещи глазами Палласа, и открывается то, чего своими глазами вовек бы не увидел.

А здоровье мое хорошее — ни чиху, ни кашля.

Теперь пойду в северные земли, и это, видать, на роду написано. Замечу к тому, что крестный, хиромант великий, угадчик, обнаружил на моем челе линию Луны, означающую пристрастие к путешествиям. На лбу же самого Шумского приметна Меркуриева линия, что означает знак философии. И пойдем мы оба — два в одной упряжке, путешественник и философ. Вот моя доля, вот в жизни моей какой поворот. Еще раз прошу — не печальтесь обо мне…»

Слезы катились по щекам Марьи.

— Сынок, сынок. — Она обращалась к Васе так, словно он был рядом. — Господи, куда ж тебя загоняют? Ведь пропадешь. Куда ж без присмотра? Васенька, не иди ты в тундры самоедские.

— Услышит он тебя, как же! — прикрикнул Федор.

— Услышит небось. Васенька, где ты сейчас?