Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

— В географии видел человека, который может дать картину расположения стран земли, к истине приближающуюся…

— И такую картину можете дать, милостивые государи?

— Ваше превосходительство, скорее, есть желание к такой картине приблизиться.

— Наши желания совпали, — не без строгости замечает Паллас. — Читаю сейчас разные фолианты. Сколько их погибло, землепроходцев, которые также хотели дать истинную картину расположения стран земли. Не всем далось… Не закрадывается ли в душу страх? Я не стращаю и не байки говорю.

— А мы не пужливые. — Из Вальтера тоже робость тонкой струйкой вытекла. — Позвольте на вашу байку свою рассказать.

— Извольте.

— Был при царе Петре шут д’Акоста. Когда он выезжал из Португалии в Россию, у него спросили: «Не боишься ли на корабль садиться, зная, что твой отец и дед погибли в море?» Шут спрашивает: «А ваши предки как померли?» — «Преставились блаженной смертью на постелях». Д’Акоста молвит: «Как же вы не боитесь каждый день в постель ложиться?»

— Ха, ха, ха, ха!

Они забавны, эти юноши. И находчивости не лишены, и живости.

— А что говорил о географии ваш соотечественник Ломоносов?

Вот так-то, милостивые государи. Иноземных ученых знаем, воздаем им должное — чудно! А как почитаем своих, российских знателей?

— Ну? — Он, чужестранец, кажется, готов обидеться на студентов, если они тупо пожмут плечами.

— Ваше превосходительство, — произносит Соколов, — Михаил Васильевич так молвил, если мне память не изменяет: «Географы! Кому как не вам издавать атласы, чаще отправляйтесь в экспедиции».

Соколов и Вальтер рассматривают иноземного ученого. Брови черные, глаза круглые, рот растянутый. В скорых, резких, непредугадываемых движениях есть что-то мартышечье. Не чопорен. Молод. А как между тем немало сделал в пауке!

И до чего просто сказал о своем желании путешествовать: «Блаженство видеть в большой части света натуру в самом ее бытии!»

…Через час он остается один. Ах ты господи, как же славно, что приехал сюда, что достало сил вырваться из-под отцовской опеки.

В те последние дни отец, как никогда, заупрямился. Но и Петер не уступал.

— Еду! Императрица приглашает.

— И что? Разве сам царь Петр не пригласил в свое время из Парижа Даниила Мессершмидта?

— Пригласил. И в этой стране он проложил свои пути.

— Кто оценил его жертву? Умер в Петербурге в нищете. Разве там могут понять величие подвига!

Будто он, Петер, едет за подвигами!

— Тебя ждет такая же печальная участь. — Старик всплакнул, по-детски, кулачками, утер глаза. — В тебе течет немецкая и французская кровь. Тут — имя, почет…

Петеру не хочется тревожить славных своих предков. Все они были врачами, с руками жилистыми, как у сельских мясников. Но бог ты мой, сколько твердить старику — не по Петеру лечебная практика. Ему претит заниматься медициной. Медицинская практика тесна ему, как дедушкин камзол.

Еще раньше отец отправил его в Англию изучать лондонские госпитали. На третий день сбежал на побережье. Отец накатал разгневанное письмо: «Что за дело бегать по берегу пролива, собирать водоросли, ракушки…»

А он нашел поразительную ламинарию — вздутое слоевище, уплощенный черешок, края похожи на крылья бабочки. Описал этот вид. Был счастлив.

По возвращении сказал отцу:

— В английском воздухе я был проницательнее и степеннее.

— У тебя легкий ум. Что же касается натуральной природы, ею проницательно можно заниматься в окрестностях Берлина. Я тебе присмотрел место военного лекаря в полку.

Представилась возможность отправиться с экспедицией в Америку. Старик заартачился.

Уже сам знаменитый Линней воздал должное молодому Палласу. О, это тот юноша, который доказал, что линнеевский класс червей построен неверно?

Естественные журналы пишут о Палласе, утверждающем, что кораллы суть не растения, а животные. Ученый мир вслед за Петером признал: ствол коралла не что иное, как «животное дерево», каменная же часть — всего лишь скелет.

Паллас избран членом Лондонской и Римской королевской академии, а отец сетует: пустое, вот медицина — это занятие.

Петер спасовал перед отцом и когда его пригласили в путешествие к мысу Доброй Надежды, в Индию. Старость, старость, сердился Петер, как она непререкаема в своем стремлении воссоздать угодный ей мир! Жалкий мальчишка, ругал себя Паллас.

И вот приглашение из Санкт-Петербурга. Как, его там знают? В этой глухой стране?

В Петербург! Само божье провидение зовет туда. Вот где есть возможность приложить ум, руки, чувства натуралиста. Незнакомые народы, неоглядные степи, горы, моря — о, Россия!