Юрис Леон - Суд королевской скамьи

И в один прекрасный день Бен сказал:

— Эй, Стаси, почему бы тебе не полетать с Эйбом? Думаю, что он уже может сам пилотировать, и, может быть, ты проконтролируешь его вместо меня?

Стаси загорелся. Мы сели в двухместный «ваго», но Стаси не подозревал, что его ручка управления отключена от рулевых тяг.

Бен вытащил понаблюдать на поле всех, кто был на аэродроме. Ну, я выжал из этой сукиной коробки все, что мог. Вверх колесами на бреющем полете я пронесся над взлетной полосой, а потом так резко задрал нос машине, что перегрузка достигла, наверно, не меньше трех единиц. Я глянул назад. Мне показалось, что Стаси наложил в штаны. Но я продолжал крутиться в воздухе, пока он не взмолился пойти на посадку. Тогда я сделал еще несколько петель, заставив его вволю помучиться.

Стаси больше никогда не показывался на аэродроме.

Я был самым молодым летчиком в этой команде, и все шло как нельзя лучше, пока мне не пришлось совершить посадку на брюхо, шлепнувшись на кукурузное поле, когда у меня отказал двигатель. Я не испытывал страха вплоть до того момента, пока самолет не остановился, уткнувшись носом в землю. Тогда я перепугался, выбрался из кабины и заплакал:

— Только не говорите маме и папе!

Я был весь в синяках, и мне пришлось сочинить убедительную историю, что я свалился с крыши гаража, но они все равно узнали правду от страхового агента.

Господи, ну папа и психовал!

— Если ты хочешь сломать свою проклятую шею, Бен, сделай милость, но когда ты берешь такого чувствительного ребенка, как Эйб, и делаешь из него бандита, мне придется запретить тебе подобные поступки!

Мой папа, да упокой, Господи, его душу, с трудом мог вообще что-то запрещать в жизни. Работники его пекарни первыми вступили в профсоюз, и у него никогда не было ни забастовок, ни угроз кровопролития, потому что с ним всегда можно было договориться, Остальные владельцы пекарен были. Готовы линчевать его, но папу напугать было не так-то просто. И он был первым, у кого стали работать цветные пекари. И многие сегодня уже не помнят, сколько мужества требовалось в те дни, чтобы решиться на такой поступок.

Ясно, что после этой истории мне долго не пришлось подниматься в воздух. Пока Бен не погиб в Испании. Тогда я снова стал летать, и папа понял меня.

Я помню до мелочей те дни, когда мы с Беном пробирались сквозь болотистые заросли за школой Дж. Э. В. Стюарта и ловили лягушек. Тут всегда болтались какие-то ребята и мы устраивали с ними лягушачьи бега или затевали игры в камушки. Вот только тут я мог обойти Бена.

Больше всего мне нравилось, когда мы отправлялись к ручью. Рано поутру мы выкатывали велосипеды и спешили к пристани, где за пару монет покупали арбузы. Ребятам их продавали задешево, потому что владельцы барж хотели поскорее избавиться от груза и сняться с якоря.

Потом мы ехали дальше. В корзинке на руле у меня были горячие сосиски, а Бен вез арбузы. Расположившись на берегу, мы опускали арбузы в воду, и, пока они охлаждались, мы шли на мол и ловили крабов. Те кидались на кусочек протухшего мяса, который мы нанизывали на леску, и Бену оставалось только подцепить их сеткой. Ужасно глупые они были, эти крабы.

Мама не придерживалась только кошерной кухни, но приносить крабов домой она нам запрещала, так что мы варили их на берегу вместе с кукурузой или картошкой, а потом, закусив на десерт арбузами, валялись на траве и, глядя в небо, болтали о всякой всячине.

Главным образом мы говорили о бейсболе. Это было задолго до того, как Бен стал летать. И он, и я — оба мы знали все данные каждого игрока высшей лиги., Тогда в самом деле играли великие мастера. Я преклонялся перед Джимми Фоксом и Карлом Хуббелом.

Словом, мы наедались так, что у нас на обратной дороге болели животы, и мама жутко ругалась, что мы не едим обеда.

Даже когда мы подросли, та все равно любили время от времени удирать на наш берег Ячья. И именно там Бен в первый раз сказал мне, что собирается стать коммунистом.

— Папа этого никогда не поймет. Еще ребенком он избрал свой путь. Он оставил дом, чтобы работать в болотах Палестины. Ну а я не могу идти по его стопам.

Бен страдал из-за того, как жили цветные, и он считал, что ответ на его вопросы может дать только коммунизм. Он часто говорил о тех днях, когда наступит подлинное равенство, и такие парни, как Джош Гибсон и Сатчел Пейг, будут играть в высшей лиге, и рядом с магазинами Рейса и «Смит и Уэлтон» появятся торговые заведения цветных, и они получат право есяь в тех же ресторанах, что и все остальные, и им не придется толпиться в задах автобусов, и их дети получат право ходить в белые школы, и они смогут жить по соседству с белыми. В середине тридцатых годов поверить в это было почти невозможно.