Юрис Леон - Суд королевской скамьи

Лицо Бена было мрачным.

— Что, по твоему мнению, чувствуем мы с матерью, когда ты отправляешься на этот гойский аэродром и выделываешь в воздухе на самолете свои сумасшедшие штучки? Пишешь дымом в воздухе наши имена. Ради этого я лез из кожи вон, чтобы вырастить тебя? И вот что я тебе скажу, Бен: тебе бы стоило посмотреть на лицо матери, когда она слышит по возвращении твои шаги на крыльце. Каждую минуту, что ты проводишь в небе, твоя мать заживо умирает. Ты только представь себе: она что-то готовит у плиты, а потом говорит мне: «Моррис, я чувствую, Бен никогда уже не будет этого есть». Смотри на меня, сын, когда я говорю с тобой.

Оба, и Эйб и Бен, стояли, понурив головы и переминаясь с ноги на ногу.

— Что тебе не дает покоя, сынок?

Бен медленно поднял глаза.

— Бедность, — сказал он. — Фашизм. Неравенство.

— Ты думаешь, я в Польше не слышал всю эту ерунду, что выдавали комми? Ты еврей, Бен, и в конце концов коммунисты предадут тебя. Я-то из первых рук знаю, какую мясорубку они устроили в России.

— Папа, перестань давить на меня.

— Не перестану, пока ты не получишь образование. Я понимаю, сынок, что для молодых людей считается очень модным ходить в кварталы цветных и танцевать там со «шварцес». Сначала ты танцуешь с ней, а потом приводишь в дом и знакомишь со своей матерью.

Моррис вскинул руку, призывая к молчанию прежде, чем Бен успел ответить.

— Посмотри, чем ты занимаешься. Летаешь. Стал комми, обнимаешься с черными. Бен, я до мозга костей чужд каких-то предрассудков. Я еврей, корни которого в Старом Свете. Неужели ты полагаешь, я не знаю, как достается этим черным. Кто, кроме того, от всей души сочувствует им и относится к ним со всем уважением? Евреи. Но если что-то пойдет не так и если черные взорвутся... что, по твоему мнению, станет... с нами?

— Ты кончил, папа?

— Глух как пень, — подвел итог Моррис. — Мне кажется, что говорю со стенкой.

2

Мы не знали, что мой брат Бен был убит, потому что нам не сообщили ни телеграммой и никаким иным способом. Наконец мы получили письмо от одного из его приятелей по эскадрилье, в которую входили американские добровольцы, сражавшиеся на стороне правительства Испании. Часть из них были просто наемниками, а другие, подобно Бену, настоящие антифашисты. Словом, компания была разношерстная. Как бы там ни было, но показалось довольно странным, что все письмо было заполнено рассуждениями о деле, за которое погиб Бен, и рассказами о том, какие трусы фашистские летчики.

Бен летал на русском биплане, который в Испании назывался «чатос», «курносый». Самолеты были устаревшей модели, и немецкие «хейнкели» и итальянские «фиаты» к тому же превосходили их количеством. В том бою Бен сбил бомбардировщик «юнкерс», а потом на них набросилась целая свора. Трем американцам пришлось противостоять тридцати пяти «хейнкелям», говорилось в письме.

О гибели Бена нам потом рассказал посетивший нас в Норфолке парень, что был в батальоне Линкольна в Интернациональной бригаде. Его ранило, он потерял руку и вернулся в Штаты, поскольку был добровольцем.

Из Балтимора приехали все родственники, как только до них дошло известие о гибели Бена, и пришли все старые друзья с Черч-стрит. Дом был полон день и ночь.

Приходили и другие — кое-кто из учителей Бена, его тренеров, одноклассники и соседи, многие из которых до того даже не здоровались с нами и ногой не ступали к нам на порог. Были даже два священника — баптистский проповедник и католический пастор нанесли визит маме и папе. Папа всегда ое имени своей пекарни жертвовал на все церкви.

Первые две недели мама не переставая готовила. Она снова и снова повторяла, что гости не должны оставаться голодными. Но мы-то все знали, что она стоит у плиты, чтобы дать выход нервному напряжению; она старалась занять себя, чтобы не думать о Бене.

Наконец силы изменили ей, и пришлось прибегнуть к успокоительному. Они с папой надолго уехали отдохнуть у Софи в Балтиморе, а потом в Кэтскиллз и в Майами. Но каждый раз, возвращаясь домой, они не могли отделаться от впечатления, что возвращаются в мертвецкую. Мама и папа поднимались в комнату Бена и сидели там часами, глядя на его рисунки и спортивные трофеи, читали и перечитывали его письма.

Думаю, что после смерти Бена они никогда уже не были такими, как прежде. Они стали стареть в тот день, когда пришло известие о его гибели. Смешно, до тех пор я никогда не представлял себе, что мои родители могут стать стариками.