Леон Юрис - Суд королевской скамьи

После войны от встретил девушку, родители которой принадлежали к известной в Голландии еврейской семье, придерживавшейся ортодоксальных взглядов. Они прониклись друг к другу такой любовью, какой, пожалуй, в наши дни уже не встретишь. Долгое время Менно удавалось скрывать свою тайну, но наконец настал тот ужасный момент, когда он был вынужден поведать ее своей возлюбленной.

Но ничего не изменилось. Несмотря ни на что, она осталась верна ему. Испытывая отчаянные угрызения совести, Менно пошел к ее родителям, и они, религиозные евреи, согласились оставить в тайне брачный контракт, зная, что союз этот никогда не будет иметь физического воплощения.

Надо сказать, что трудно было представить себе более любящую и преданную друг другу пару, чем ван Даммы. Дважды за последние семь лет они уезжали на год, и каждый раз возвращались с приемным ребенком. И все окружающие и сами дети не сомневались, что ван Даммы в самом деле были их родителями.

Александер и Эдельман, не таясь, плакали, когда ван Дамм завершил свою историю. Абрахам Кэди, который вспомнил, что в свое время был журналистом, сидел с каменным лицом.

— И когда началась ваша концертная карьера, вы сменили свое имя на ван Дамм?

— Да. Это фамилия моей семьи.

— Что стало с Соботником, с дневником, который вы прятали, с записями об операциях?

— Все исчезло. При освобождении Ядвиги Эгон Соботник был еще жив, но потом он просто исчез.

— Мы перевернем небо и землю, чтобы найти его, — пообещал Александер.

— То, что вы сейчас рассказали нам, — сказал Эйб, — может обернуться другой трагедией для вас, вашей жены и ваших детей. И может нанести большой урон вашей карьере.

— Думаю, что понимаю все последствия.

— И тем не менее вы готовы все это повторить в суде?

— Я еврей. И знаю, какой на мне лежит долг.

— Когда Кельно оперировал вас, как он к вам относился?

— Он был очень жесток.

Абрахам Кэди был не из тех людей, которые предпочитают спокойную жизнь, вдобавок он чувствовал себя униженным и подавленным, вспоминая, что хотел выкрутиться из этой истории. Смятение и скорбь угнетали его.

— У вас есть еще вопросы? — спросил Александер.

— Нет, — прошептал Эйб. — Нет.

8

Сразу же по возвращении из Парижа состоялась встреча Шоукросса с его адвокатами. Она была сущим кошмаром. Шло время, а они все не могли договориться.

Даже теперь, когда в их распоряжении было свидетельство ван Дамма, Левин не хотел участия Шоукросса в деле. Джейкоб Александер, в свою очередь, считал, что Шоукросс получил большой доход от «Холокауста» и других книг Кэди и поэтому должен взять на себя хоть часть этой ноши, пусть даже десятую долю.

Встречались они не менее десятка раз.

— Ты их совершенно замучил, — сказал Шоукросс. — В любом случае Эйб готов принять на себя главный удар любого решения против нас. И не думаю, что мы можем требовать от него большего.

Как обычно, они сидели в небольшом зале для совещаний. Шоукросс отказался- от предложенного Шейлой Лем чая. Сигара, которую он так и не прикурил, свисала у него изо рта, и он избегал встречаться с настойчивым взглядом Эйба.

— Мне упорно советуют выйти из этого дела,— сказал Шоукросс.

— Как, и на этот раз вы не будете читать лекций о честности и верности? Они у вас отлично получаются, — сказал Эйб, с трудом сдерживая приступ гнева.

Александер резко остановил Эйба.

— Прошу простить меня, джентльмены, мы на минутку удалимся, — сказал он, приглашая Кэди в холл, где они уже не раз переговаривались в течение дня. Эйб прислонился к стене.

— О Господи, — простонал он.

Он чувствовал на плече крепкую руку Александера, пока они в молчании простояли несколько минут.

— Вы сделали все, что в наших силах, — сказал Александер. — И теперь я должен говорить с вами совершенно откровенно, как с братом. Без Шоукросса у нас не будет ни малейшего шанса.

— Я не могу забыть посещения Ядвиги, — сказал Эйб. — Я видел то помещение, в котором они оперировали. Я видел следы ноггей, процарапанные по бетонной стене газовой камеры, когда люди в последние смертные секунды отчаянно цеплялись за жизнь. Черт возьми, какие были у них шансы? Я не могу отделаться от мысли, что там могли быть Бен и Ванесса. Я просыпаюсь и слышу, как она кричит, привязанная к операционному столу. Куда мне деться от этого, Александер? Продолжать чувствовать себя героем? Мой мальчик дерется за Израиль. Что я могу сказать ему? Во всем мире будут тыкать в нас пальцем и требовать ответа — кто же будет бороться за гуманность? В конце концов у меня больше возможностей выбора, чем их было у Питера ван Дамма. Я не собираюсь приносить извинения Адаму Кельно.