Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Потом мы ехали дальше. В корзинке на руле у меня были горячие сосиски, а Бен вез арбузы. Расположившись на берегу, мы опускали арбузы в воду, и, пока они охлаждались, мы шли на мол и ловили крабов. Те кидались на кусочек протухшего мяса, который мы нанизывали на леску, и Бену оставалось только подцепить их сеткой. Ужасно глупые они были, эти крабы.

Мама не придерживалась только кошерной кухни, но приносить крабов домой она нам запрещала, так что мы варили их на берегу вместе с кукурузой или картошкой, а потом, закусив на десерт арбузами, валялись на траве и, глядя в небо, болтали о всякой всячине.

Главным образом мы говорили о бейсболе. Это было задолго до того, как Бен стал летать. И он, и я — оба мы знали все данные каждого игрока высшей лиги., Тогда в самом деле играли великие мастера. Я преклонялся перед Джимми Фоксом и Карлом Хуббелом.

Словом, мы наедались так, что у нас на обратной дороге болели животы, и мама жутко ругалась, что мы не едим обеда.

Даже когда мы подросли, та все равно любили время от времени удирать на наш берег Ячья. И именно там Бен в первый раз сказал мне, что собирается стать коммунистом.

— Папа этого никогда не поймет. Еще ребенком он избрал свой путь. Он оставил дом, чтобы работать в болотах Палестины. Ну а я не могу идти по его стопам.

Бен страдал из-за того, как жили цветные, и он считал, что ответ на его вопросы может дать только коммунизм. Он часто говорил о тех днях, когда наступит подлинное равенство, и такие парни, как Джош Гибсон и Сатчел Пейг, будут играть в высшей лиге, и рядом с магазинами Рейса и «Смит и Уэлтон» появятся торговые заведения цветных, и они получат право есяь в тех же ресторанах, что и все остальные, и им не придется толпиться в задах автобусов, и их дети получат право ходить в белые школы, и они смогут жить по соседству с белыми. В середине тридцатых годов поверить в это было почти невозможно.

В памяти у меня остался день, когда я в последний раз видел Бена.

Склонившись над кроватью, он потрепал меня за плечо, а затем, приложив палец к губам, заговорил шепотом, чтобы не разбудить папу с мамой.

— Я уезжаю, Эйб.

Я спросонья еще не пришел в себя и почти ничего не понял из его слов. Я решил, что он отправляется на полеты.

— Куда ты уезжаешь?

— Ты должен хранить это в тайне.

— Конечно.

— Я еду в Испанию.

— В Испанию?

— Драться с Франко. Я буду в небе защищать законное правительство.

Припоминаю, что вроде я начал плакать. Бен сел на край кровати и приобнял меня.

— Помни то, чему я тебя учил, и, может быть, это поможет тебе выстоять. Но самое главное— папа прав. Ты должен заниматься своими писаниями.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, Бен.,

— Я должен, Эйб. Я должен что-то делать со всем этим.

Странно, не правда ли? После смерти Бена я не смог выдавить из себя и слезинки. Я хотел, но у меня ничего не получалось. Слезы пришли куда позже, когда я решил написать книгу о своем брате Бене.

Я пошел учиться в университет Северной Каролины, потому что там преподавали журналистику Томас Вулф и другие писатели и потому, что там поняли два моих основных желания — писать и играть в бейсбол. Чейпел-хилл был самым лучшим университетом из всех, что вы могли себе представить.

Я был единственным евреем в команде новичков, и вам нетрудно догадаться, что кое-кто то и дело старался засветить мне мячам в ухо или переломать все кости в свалке.

Тренером был классический неудачник, который так и не поднялся дальше второй лиги, и к тому же он, как мясник, постоянно жевал табак. Он не любил меня. Он никогда не позволял себе никаких антисемитских высказываний мне в лицо, но стоило послушать, с какой интонацией он произносил «Эйби», как все становилось ясно. Я был объектом всех грубых шуточек, привычных для раздевалок, и до меня доносились их хамские замечания, когда они считали,,что я вне пределов слышимости.

Я стал лучшим питчером в сборной, и, когда они поняли, что я могу постоять за себя и на поле, и вне его, благодаря урокам Бена, дела мои пошли на лад. Даже этот сукин сын тренер уяснил, что со мной надо обращаться повежливее, потому что без меня эта кампания сардинок оказалась бы в самом низу таблицы.

Команды соперников охотились за мной, но я привык к такой игре. Понимаете, я выглядел хрупким и неловким, но на самом деле. все было не так. Я играл в нескольких отличных полупрофессиональных командах в Норфолке против ребят, которые в свое время были настоящими профессионалами, и, черт побери, эта команда новичков из колледжа представляла собой сборище тупых ослов, которые, стараясь перехватить меня, то и дело вылетали с поля. Они прямо хрюкали от раздражения, когда я легко уходил от них. Приложив их таким образом пару раз, я потом прямо заставлял их есть у меня из рук.