Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— Она достаточно хорошо известна в Америке. Сам я ее не читал, — сказал Адам.

— Ну так вот, черт побери, теперь она опубликована и в Англии. И боюсь, что теперь я должен показать вам вот это:

Он протянул книгу доктору Кельно. На странице 167 была закладка. Адам поднес книгу к лампе и прочел эти строчки.

«Из всех концентрационных лагерей самой мрачной славой пользовалась Ядвига. Именно там эсэсовский врач полковник Адольф Восс основал исследовательский центр с целью разработки методики массовой стерилизации, где людей использовали как подопытных морских свинок; здесь же полковник СС доктор Отто Фленсберг и его ассистенты ставили ужасающие эксперименты на людях. В небезызвестном пятом бараке проводились секретные хирургические операции, и на счету доктора Кельно около пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза».

С улицы к окнам приникли веселые рожицы не менее дюжины ребятишек, которые, окутанные клубами пара от дыхания, распевали рождественские гимны:

Мы желаем вам счастливого Рождества,

Счастливого Рождества,

Счастливого Рождества

И счастливого Нового года!

19

Захлопнув книгу, Адам аккуратно положил ее на стол.

— Итак, Терренс Кемпбелл, и ты и самом деле полагаешь, что я этим занимался?

— Конечно, нет, доктор. Все это вызывает у меня просто омерзение. И видит Бог, я не хотел огорчать вас, но книга вышла в свет, и ее прочитают сотни тысяч, если не миллионы людей.

— Я был настолько уверен в прочности наших отношений, что никогда не чувствовал необходимости объясняться с тобой по этому поводу. И выходит, я был не прав. — Направившись к книжному шкафу у другой стенки, Адам открыл нижний ящик и вынул оттуда три больших коробки, забитых бумагами, вырезками из газет и письмами. — Видимо, настало время тебе все узнать.

Адам приступил к повествованию с самого начала.

— Думаю, просто невозможно кому-то до конца объяснить, что представлял собой концентрационный лагерь. Это значило бы дать представление о явлении, которое просто не могло существовать в реальности. До сих пор мне все помнится в сплошном сером цвете. Четыре года мы не видели ни камня, ни дерева, ни цветка, и я не помню солнца. Порой все пережитое возвращается во сне. Передо мной пространство стадиона с сотнями рядов, и все они заполнены безжизненными лицами с тусклыми глазами, бритыми головами, полосатыми робами. А за последними рядами высятся силуэты труб крематория, и я ощущаю запах горящей человеческой плоти. Нам постоянно не хватало пищи и лекарств. И из окна своей амбулатории я видел, как день и ночь ко мне тянулась бесконечная шеренга заключенных.

— Доктор, я просто не знаю, что и сказать...

Адам рассказал о возникшем против него заговоре, о пытке заточением в Брикстонской тюрьме, о том, как он два года не видел своего сына Стефана, появившегося на свет, о бегстве в Саравак, о ночных кошмарах, о беспробудном пьянстве — словом, обо всем. Слезы текли по щекам и рассказчика, и слушателя, пока Адам продолжал ровным голосом повествовать о пережитом. Наконец в комнату пробился сероватый свет зарождающегося дня и стали слышны звуки с улицы. Со скрипом на мокрой мостовой затормозила какая-то машина, и они застыли в молчании.

Терри потряс головой.

— Не могу понять. Просто не могу понять. Почему евреи так ненавидят вас?

— Ты наивен, Терри. До войны в Польше было несколько миллионов евреев. Ведь мы добились независимости только по завершении первой мировой войны. Евреи всегда были чужаками и постоянно стремились снова властвовать над нами. Они олицетворяли собой дух коммунистической партии, и именно они несут вину за то, что мы снова подпали под власть России. С самого начала мы вели с ними борьбу не на жизнь, а на смерть.

— Но почему?

Адам пожал плечами.

— В моей деревне все были должны евреям. Ты хоть представляешь, насколько я был беден, когда отправился в Варшаву? Первые два года я обитал в большом шкафу и спал на подстилке из лохмотьев. Я ждал и ждал, когда мне удастся попасть в университет, но для меня не было места, потому что евреи ложью и хитростью обходили квоты и занимали все места.

Ты считаешь, что система квот порочна. Да не будь ее, они бы скупили все до единого места в каждой аудитории. Трудно представить себе, насколько они были хитры. Еврейские профессора и преподаватели старались контролировать университетскую жизнь до мельчайших деталей. Они вечно во все влезали. И я с гордостью вступил в националистическое студенческое движение, потому что это был единственный способ бороться с ними. И тем не менее лучшие места всегда доставались еврейским врачам. Ладно, мой отец спился и умер, но моя мать с рассвета до заката работала не покладая рук, чтобы заплатить еврейским ростовщикам. И до самого конца я был сторонником польского национализма, за что и был ввергнут в ад.