Валерий Волошин - Ленинград — срочно...

— Добре, будешь в хоре. Правда, Николай? — обратился он к Калашникову.

Калашников как-то странно осклабился и мотнул головой в знак согласия. И тут я увидел Светлану. Она улыбнулась. Участь моя была решена… Успокаивает только то, что скоро Света будет выступать. А там и последний номер — хор.

Сначала, правда, накладка произошла. Калашников вышел стихи читать о блокаде, о «редутах». Но что-то вяло начал, объяснил потом, мол, растерялся. Увидел, что командующий и члены Военного совета о чем-то переговариваются в первом ряду, и показалось, что они не слушали его. И вдруг товарищ Попков, председатель Ленгорисполкома, поднялся, вышел на сцену и подошел к Николаю. Тот замолк. Тишина в зале наступила… Товарищ Попков обнял Калашникова за плечи, заглянул ему в глаза и спросил:

— Ты, сынок, в Ленинграде разве не служил?

— Я здесь с первого дня войны, — глухо ответил Николай.

— Почему тогда так стихи такие читаешь? Начни снова. Думаю, у тебя получится. — Попков ободряюще улыбнулся и вернулся в зал.

И вот тогда Калашников выдал — мурашки по коже! Вспомнилось все: заснеженный, голодный Ленинград, адский труд, погибшие товарищи… Да, Калашников задал тон. Каждый, кто выступал после него, сумел затронуть самое сокровенное.

И вот — играет младший сержант Светлана Полынина. Шопен. Звуки торжественные. А она, она-а! Сам не заметил, как влюбился. Все по телефону ей трезвонил. Голос у нее нежный, как у мамы. Просил ее письмо мне написать. Света написала о том, как работала на лесозаготовках в первую блокадную зиму, как решила любыми путями попасть в армию. Из письма я узнал, что наши стежки-дорожки и раньше пересекались. Оказывается, это я ее дровишки на «дозор» тягал. Просто кошмар!.. Здорово играет. И чудится мне, будто я дома. Приехал к маме вместе со Светланой. И нет ничего приятнее этих минут… Готовится к выходу хор. Я начинаю волноваться. По замыслу, все участники концерта выходят на сцену. Интересно, где должен стоять я? Прицеливаюсь так, чтобы попасть вперед, поближе к центру, к Свете. Кто-то сзади тянет меня за гимнастерку. Это еще что такое?! Оборачиваюсь. Калашников умоляюще говорит:

— Гарик, прошу тебя, не пой, только рот открывай! Прошу-у!..

Зазвучал марш. Гаркуша запевает вместе со Светланой. Я хочу тоже подпеть, но не могу рта открыть. Столько глаз, столько глаз!

Хор выстрелил припев. Я начал чувствовать себя уже лучше. О чем, бишь, просил меня Калашников? Ага, видимость создавать. Начинаю тихонько мурлыкать. Зрители в зале встают. Запели! И командующий, и товарищ Попков, и комбат… Все поют и хлопают в такт! А я?! В горле у меня булькнуло — и наконец-то прорвался голос. Хорошо его слышу. Все слышат. Света смотрит ободряюще…

Вечером счастливые локаторщики разъезжались на «дозоры»; для тех, кто оставался и не нес дежурство или сменился с постов, праздник еще не окончился. Около штаба слышались звуки баяна, веселые голоса и смех. Играл любимец батальона Гаркуша.

А Осинин искал Казакову, искал встречи с ней. Но она после вручения Знамени исчезла. Конечно, можно было зайти в медпункт. Но что-то мешало Осинину это сделать. Он медленно продвигался вдоль стены штабного здания…

Танцевало человек двадцать. Червов вальсировал с капитаном медицинской службы; он приветливо помахал Осинину рукой:

— Куда вы запропастились, Сергей Алексеевич? В круг давайте, в круг…

Постояв пару минут, Осинин решил: «Пойду-ка я спать. Завтра с зарей снова в поход — по «дозорам». Он уже хотел подняться по ступенькам, чтобы войти в здание штаба, но его позвали.

Бондаренко стоял в стороне один, на него почти не падал свет, поэтому Осинин его сначала не заметил.

— Что, Сергей, не откликнулся на приглашение Червова, не интересуют танцы-шманцы? — спросил Бондаренко, когда Осинин подошел к нему. — Понимаю. Тоже капитана медслужбы хотел бы в партнерши. Только другого… — он чиркнул зажигалкой, прикуривая папиросу, усмехнулся — Да ты не смотри волком. Я ведь по-дружески. У самого сердце клешнит.

Добавил он вовремя. Осинин готов был взорваться и наговорить колкостей. Но слова Бондаренко, сам тон, каким они были произнесены, выражение его лица, отчетливо высветившееся на миг, остановили инженера. Сергей понял, что Бондаренко хочет поговорить по душам, на равных. Поддерживая это, он участливо проронил: