Леонид Сотник - Экзамен

— Спойте нам, дядюшка, что-нибудь. О вашем таланте наслышаны все чайханы в Благородной Бухаре.

Исмаил поломался для порядка, но, польщённый просьбой племянника, всё же взял в руки рубаб и тихонько тронул струны.

— Что же спеть вам, о наш уважаемый гость и мой высокоученый племянник? Совсем дырявой стала голова у старого Исмаила — все слова растерял в пыли забот о куске хлеба. Может быть, вспомню что-нибудь из Бедиля? Может быть, из Рудаки?

— Давайте лучше из Насафи, дядюшка. У вас раньше очень хорошо получалось.

И старый трепальщик хлопка, хрипя пропылёнными бронхами, тихонько запел:

Тонко звенели, плакали струны рубаба, но вот певец вдруг ударил по воловьим жилам всеми пятью пальцами, второй раз ударил, и словно победный марш зазвучал под низкими сводами лачуги:

Нет, никогда не слыхали раньше эту песню высокоученый племянник Ахмад и его памирский друг Мазофшо. А певец между тем продолжал:

— Это о ком такая песня? — восхищённо спросил Мазофшо, когда певец умолк. — Кто её написал?

— А разве на Памире, — сощурился Исмаил-ширинкор, — не слышали имени славного Восе? Ведь Бальджуан лежит в ваших предгорьях. Но если наш гость по молодости лет не слышал ничего об этом славном воине, то я расскажу, что слышал от других…

И долго ещё дымил и потрескивал глиняный светильник, наполненный хлопковым маслом, и долго ещё текла плавная речь рассказчика. А Мазофшо, закрыв глаза, затаив дыхание, слушал прекрасный и удивительный эпос о смельчаке, который отважился бросить вызов ненасытным сут-хур — кровопийцам, взбунтовал фукорои — чернь Бухарского эмирата и потряс основы зла и несправедливости. Восстание Восе захлебнулось в крови, погиб отважный вожак, прокляли его муллы в мечетях, а народ слагает о нём песни и ждёт, когда новый Восе поведёт его в бой за свободу.

Закончил свой рассказ Исмаил-ширинкор вопросом:

— Говорят в народе, что Ленин из рода Восе? Так ли это?

Ахмад пожал плечами:

— Не знаю, дядюшка. Знаю лишь одно: Ленин и большевики продолжили дело Восе и доведут его до конца.

Поздно ночью Исмаил-ширинкор ушёл на женскую половину, а гости, завернувшись в потрёпанные одеяла, прикорнули возле остывшего мангала. Ахмад, измученный скитаниями, сразу же уснул, а Мазофшо долго ещё перебирал в памяти события последнего месяца.

… От станции Челкар до Ташкента группа Степанишина добралась без особых приключений. Председатель Ташкентской ЧК Фоменко приветливо встретил джангильдинцев и сразу же загрузил работой. Кравченко и Абдукадырова зачислили в конный отряд ЧК, Макарыча и Мишу Рябинина — в агентурный. Ташкентская ЧК пребывала тогда в стадии организационного становления, так что даже сам Степанишин не мог понять, какой он пост занимает — то ли следователя, то ли секретного сотрудника (сексота — так тогда говорили), то ли уполномоченного по обыскам и реквизициям. Но выяснять местонахождение своей ступеньки в служебной иерархии Степанишину не оставалось времени, потому что спал он в те дни не больше двух-трёх часов в сутки — начались аресты руководящей верхушки Туркестанской военной организации, обыски и засады на явочных квартирах.

Рябининым же судьба распорядилась иначе. На следующий день после прибытия вызвал его к себе начальник ЧК Фоменко и, расспросив о житье в прошлые годы, сказал решительно:

— К оперативной работе мы тебя привлекать не будем.

Миша пытался протестовать, даже всплакнул украдкой, но Лобастый, как называли Фоменко за глаза сотрудники, остался непреклонен.

— Пойми ты, — втолковывал он Рябинину, — оперативников у нас и без тебя достаточно, а людей образованных, со знанием языка — кот наплакал. Какая польза революции в том, если убьют тебя басмачи в перестрелке? Ты революции должен не рукой послужить, но головой. Понял?

Но Миша не понимал и не хотел понимать. Он жаждал быть вместе с Макарычем там, где стреляют, где ловят шпионов и контриков.