К. Осипов - Дорога на Берлин

— Как же так? На войне всегда служба, Алексей Никитич. Да вот еще господина секунд-майора привезли. Много чести мне, старому. Чем и попотчевать, не знаю.

— Не нужно, не нужно, — остановил его Шатилов. — Пойдем лучше с нами, коли ты свободен, вон в тот лесочек. Мне бы с тобой поговорить надобно. А лошадей вели стреножить да пустить на травку.

Подождав, пока Микулин испросил разрешения у командира батареи, с любопытством оглядывавшего визитеров, судя по внешнему виду, штабных, — все трое двинулись из шумного лагеря прямо по рыхлому полю к ближнему леску. Микулин степенно шел чуть позади.

— Да ты что отстаешь? — весело спросил Алексей Никитич.

— А как же-с! Ваше дружеское расположение мне доподлинно известно. Однако расстояние состояний между нами имеется. И не гоже, чтобы солдаты подумали, будто я и ровню вам тянусь.

— Он прав, — тихо сказал Ивонин. И обратясь к старику, спросил, указывая на плотно увязанные чехлами пушки: — Это, кажись, шуваловские единороги? Я секретных орудий еще вблизи не видывал. В чем сила их?

— Как же! — оживился старик. — Они бьют, почитай, втрое дальше прежних, да и метче притом. Опять же снаряд в них главным образом разрывной, а в ем силы, конечно, больше. И к тому, ложатся снаряды полукругом, или, сказать, веером, и много неприятелей одним выстрелом уложить можно.

— Да… Много преимуществ, — проговорил Ивонин. — Чем же достигается такое?

Микулин с некоторым колебанием взглянул на него.

— Нас, когда к сим орудиям приставляют, клятву берут, что не расскажем об устройстве их, — сказал он. — Они всегда закрыты и под замком. Но полагаю, что вам сообщить могу: по чину вашему и по ручательству Алексея Никитича. У них дула не круглые, а овальные. И опять же: на одном станке несколько стволов.

— Хорошо придумал граф Петр Иваныч, — улыбнулся Шатилов. — Недаром мы сто восемьдесят таких пушек для армии получили.

— Воистину положи меня, хорошо задумал-с! — с горячностью воскликнул старик. — И еще извольте заметить: возить их весьма удобно. У нас в полку имелось две трехфунтовых пушки. И всего-то на пятьсот шагов стреляет, а везет ее пара лошадей. А эта гаубица — «малым единорогом» прозываемая — весит тридцать один пуд, но имеет лафет разборный, а потому везде и без труда проходит.

— Что же, — желчно сказал Ивонин, обращаясь к Шатилову, — может, на сей раз граф в самом деле отличился. Вообще-то я, как вам известно, не поклонник его.

— Ну, на вас трудно угодить, — рассмеялся Шатилов.

— А хоть бы и так, — скривился Ивонин. — Петр Иваныч — затейщик известный. То он велит чеканить медную монету весом вдвое легче, чтобы на этом три с половиной миллиона для казны выгадать, то повышает цены на соль. У нас в России соли расходуется в год чуть не восемь миллионов пудов. Тут, конечно, большой доход можно получить. Да только в деревнях люди болеть стали и даже помирают без соли.

— Что ж делать, — вздохнул Шатилов, — война!

— Нет уж. Не в том дело-с. Царь Петр за копейку дрался, а ноне все балы да бриллианты…

— Относительно соли господин секунд-майор верно заметил, — произнес Микулин. — Была соль по двадцать одной копейке пуд, а стала по пятьдесят. Не всяк ее теперь купит.

Они дошли до небольшой рощи.

— Кто идет? — раздался окрик часового. В сгустившихся сумерках его фигура была неразличима, и только штык слабо поблескивал между ветвями.

Микулин шагнул к часовому и прошептал пароль.

— Посидим здесь, на опушке, — предложил Шатилов. — Евграф Семеныч, хотел я узнать, пишет ли дочка ваша. Я от нее, почитай, три месяца уже ничего не имею.

— Как же, сударь, пишет. Золотая дочь, прямо скажу. Живет в именье, в Поджаром, всем довольна. Об этом хлюсте, о Тагене, ни духу, ни слуху. Все бы хорошо, только скучает очень. Она ведь даром что кроткая, а с людьми сходится трудно. От застенчивости, должно.

— От скрытности, — тихо молвил Шатилов. — Ты не знаешь ее, да и сама она себя еще не познала. По виду проста она, а душа у ней не твоя, не нараспашку.

— Подружку ей надобно… — проговорил Микулин и, помолчав, добавил: — Если убьют меня, один ты на всем свете у ней останешься. В твои руки вверяю ее. Будь сироте моей заступником. А коль не передумаешь ты, о чем прошлый год говорил со мной, — благословляю вас!

— Да пойдет ли она за меня? — еще тише проговорил Шатилов.

— Девичье сердечко капризно. Может, и любит, да вдаль рвется. Жизнь-то зовет, всяк думает, что его впереди нивесть какое счастье ждет.