К. Осипов - Дорога на Берлин

— А про самого такая сентенция вышла: отсечь ему голову и, оставя тело на позорище до вечера, сжечь потом оное купно с эшафотом.

— Господи! Вот страшно-то!

— Чего же страшно! Поделом вору и мука. Почто против закона идет?

— А тебе тот закон много дал? Может, при новом лучше жилось бы.

— Держи карман! Муж с женой бранится, да под одну шубу ложится! Баре при всяком законе поладят. А я — фабричный. Мне всегда плохо будет.

— Буде лаяться! А только не будет казни, помяните мое слово. В Петербурге за двадцать два года одного Лахутьева казнили. Государыня же объявляла, что казней не любит.

— Должно быть, поставят на эшафот, сентенцию прочитают, опосля же помилование огласят… Сошлют на каторгу, то ли в крепость посадют.

— Тише! Тише! Везут…

Ровный, неумолкаемый гул толпы вдруг смолк: на эшафот ввели преступника.

Мирович был бледен, но тверд. Не слушая чтеца, читавшего приговор, он медленно обвел взглядом несметные толпы собравшихся. Так вот когда привелось ему возвеличиться, стяжать известность и внимание всей столицы! И место какое! Он горько усмехнулся. Обжорный рынок! Как жил он неудачником, так и в смерти не повезло.

Чтец все читал нудные статьи приговора, перечисляя его злодеяния. Мысли Мировича были далеко. Жалко, что так несчастно все кончилось, а то бы он ходил сейчас вон как тот — с усыпанным бриллиантами эфесом шпаги, и все эти люди подобострастно льстили бы ему.

Вдруг забил барабан. Палач в красной рубахе подошел к нему и, схватив за связанные руки, потащил куда-то назад.

— Вот сейчас, — зашелестел в толпе тысячеустый шепот, — сейчас от государыни помилование придет.

Палач нажал рукой на плечо Мировича. Тот медленно опустился на колени, на мгновенье поднял взор к освещенному тусклым солнцем небу с быстро бегущими облаками и положил голову на деревянный обрубок. Все люди, сколько их ни было, затаили дыхание. Был слышен только мерный бой барабана да храп чьего-то встревоженного коня. Палач поднял топор…

Раздался глухой, тяжкий удар, на который толпа ответствовала протяжным стоном. Левой рукой палач высоко поднял отрубленную голову. Необозримое море народа всколыхнулось, рванулось вперед и тотчас отхлынуло обратно. От сильного движения мост заколебался; перила с треском обвалились вниз.

…Расходились торопливо, в молчании. Матери кутали детей платками и полушалками, бранили погоду.

Под мостом, немного в стороне от растекающегося людского потока, высокая женщина прижала к себе бурно рыдавшую красивую девушку.

— Дитятко мое… золотко… И зачем только пошли? Говорила тебе: не ходить бы…

— Катерина! Катенька! Да пойми ты: ведь он так жить хотел… счастья искал…

— Разве так его ищут? Не плачь, горемычная! Ему не помочь уже. Бешеный он человек был… Может, в том мире покой найдет. А ты о себе подумай.

— Какая же моя жизнь… Пусто мне в жизни.

Катерина молча гладила ее склоненную голову. В этот момент кто-то тихо и спокойно сказал подле них:

— Здравствуйте! Мы вас давно приметили, да пробраться через народ не могли.

Катерина, светло улыбаясь, посмотрела на Ивонина. Ольга тоже подняла свои, еще мокрые от слез глаза — и вдруг вся вспыхнула: рядом с Ивониным стоял Шатилов.

Они давно не виделись: через несколько дней после переворота государыня послала его с поручением в Вену. Видно, он только что вернулся, может быть, этой ночью. Иначе она знала бы о его приезде. «А, может быть, он не зашел? Может, в дальнем краю нашел другую?» мелькнула вдруг у нее мысль.

Ивонин с Катериной отстали, и Ольга пошла вдвоем с Шатиловым. В шумной толпе, где все были заняты только собою, она чувствовала себя одинокой и слабой и невольно придвинулась к своему спутнику.

— Ольга Евграфовна! — тихо сказал Шатилов. — Я понимаю, как вам тяжело. Вы ведь, кажется, встречали поручика Мировича после того, как мы здесь же с ним познакомились. На что уж я на войне к смерти приучен, а зрелище казни и меня в дрожь привело.

Стараясь подавить еще не утихшие рыдания, она смотрела на него. Он стал мужественнее, лицо его загорело, фигура сделалась шире.

Бурлящая, спешащая толпа едва не разъединила Ольгу и Шатилова. Инстинктивно она ухватилась за него. Он взял ее под руку и повел, раздвигая перед собою толпу.

Было приятно отдаться его твердой руке и шагать, шатать…

— Семь лет назад, когда мы здесь свиделись, кто мог знать, что и ему уготован столь ужасный жребий! — Шатилов вдруг наклонился и посмотрел ей в глаза. — Ольга Евграфовна! Он люб вам был?