Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

Делами заправляла носатая особа с визгливым голосом. Звали ее Клавдия, и она все время куда-то спешила, хотя именно здесь, в этой унылой комнате, было ее рабочее место.

Все выглядело странно: ей не объяснили, в каком качестве она здесь находится, и у нее было ощущение нежеланной гостьи. Кротко терпела неделю, а потом попросила посмотреть бумаги, чтобы знать, кому и как распределяется помощь.

— Вы ничего в этом не понимаете, — отрезала Клавдия.

Она проглотила хамство и объяснила, что в Америке она занималась более трудным делом — собирала эту помощь и посылала в Союз, так что она вполне в курсе.

Клавдия злобно швырнула бумаги на стол. Выяснилось обстоятельство возмутительное: вещи сдавали в комиссионные магазины, а потом распределяли помощь, но уже деньгами.

Состоялся неприятный разговор, она объяснила, что такая система в корне противоречит самой идее.

Клавдия смотрела остановившимся змеиным взглядом и молчала.

Чтобы успокоиться, прийти в себя, развеять отвратительный осадок, решила пройтись пешком. На Большом Каменном мосту ее догнала тихая сотрудница, кажется, Лариса Павловна. Она единственная не носила приютской жилетки.

Поговорили о погоде, о том, что на мосту всегда ветер, а в «Ударнике» больше нет танцев под оркестр перед вечерними сеансами, зато в универмаге на втором этаже продают отличные фильдекосовые чулки. Лариса Павловна была из «бывших», это она сразу поняла по мягкости интонаций и старомодной шляпке с вуалеткой.

Когда темы погоды и ассортимента универмага были исчерпаны, она сказала.

— Не странно ли, что вещи сдают в комиссионки? Их полагается раздать. И хлопот меньше.

— А вы не понимаете почему? — Лариса Павловна отвернулась, придерживая шляпку от ветра.

— Нет, не понимаю.

— В комиссионных дают деньги.

До библиотеки Ленина дошли молча. Лариса Павловна отправилась в метро, а она вышла на Арбат.

Вдруг вспомнилось, как Генрих однажды сказал: «Если бы я родился русским, то смог бы приспособиться к жизни в этой стране». Интересно было бы посмотреть. Но приспосабливаться приходится ей. И еще вспомнила, что неподалеку, кажется, где-то в районе Новопесковского, в двадцатые был маленький концлагерь для проституток. Их там перевоспитывали. Они как раз «родились русскими» и пытались приспособиться к жизни.

Как-то июльской ночью двадцать третьего они с Деткой возвращались из Дорогомилова и на Арбате почти застали ограбление ювелирного магазина Кроля. Около дома двенадцать — много милиционеров и длинный черный автомобиль самого начальника Стельмаховича.

И вдруг пришел ответ на ее наивный вопрос милейшей Ларисе Павловне: тетки, возглавляемые Клавдией, просто воруют. Деньги присваивать и легче, и практичнее. Жилетки на них тоже краденые: какой-нибудь дом престарелых из Олбани или из другой периферии пожертвовал.

Больше на Полянку не ходила, а решила посещать курсы политучебы в Центральном Доме работников искусств. Может, поймет что-то про эту страну и все-таки будет среди людей своего круга. Снова надела туфли на высоком каблуке, косынку от «Шанель», да еще надушилась герленовскими духами. Но на курсах изучали работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», что-то талдычили про превращение ализарина в каменный уголь или наоборот, она не понимала ничего в этой схоластике, а главное — не понимала, какое это все имеет отношение к человеческой жизни.

Снова засела дома: заказы, обеды, журналисты с одинаковыми вопросами. Тоска!

А там, в Нью-Йорке, после работы шли в русский ресторан «Медведь», где им была скидка — вклад хозяина в помощь России, и на немецкий счет брали пиво с корюшкой или чудесные биточки. К ним присоединялись Глэдис с Конрадом и попозже — Тидели. Тидели часто привозили с собой Детку.

Все так любили друг друга, так старались сказать или сделать что-нибудь приятное. Она никогда не забывала ни о чьем дне рождения, записывала в маленькую книжечку с золотым обрезом и золотой изящной застежкой — подарок Луизы.

Помнится, своей занудливой секретарше Цепоре подарила роскошную шелковую испанскую шаль. Специально подарила, потому что Цепора неизменно ходила в клетчатых унылых квакерских платьях. Цепора прослезилась, но она вообще была сентиментальна. Когда оказалась в Москве в шестьдесят пятом, она уже была важной персоной в Фонде Эдварда Картера — блестящая карьера, но при ее звериной серьезности и немыслимой работоспособности этого следовало ожидать, так вот, когда она приехала, конечно же пришла к ним, был очень милый вечер воспоминаний, а под конец Цепора разревелась. Оказывается, была потрясена тем, что хозяйка помнит ее любимое блюдо и приготовила салат из латука с помидорами.