Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

А если день был не очень жарким, брали байдарку. Тоже хорошая тренировка: между Фладвудом и Заливом Роллинса был перекат, назывался Индейские пороги, там метров двести приходилось тащить байдарку волоком.

Вечерами Эстер работала с почтой, Мадо перечитывала свою любимую Джейн Остин или Шарлотту Бронте, а Генрих Марте и ей читал Геродота.

Марта приехала в тридцать девятом, и она полюбила ее сразу. Кроткая, деликатная и при этом очень остроумная, она так спокойно восприняла двусмысленную ситуацию в доме брата, будто именно это и ожидала найти в далекой Америке.

А может, и действительно ожидала чего-то похожего, или он предупредил ее в письме, они были очень близки.

Они с Генрихом тоже были очень близки. О чем только не переговорили, мотаясь по заливам и озерам: о женщинах, о его женах и сыновьях, о городе на Каме, где она выросла, о разных забавных происшествиях, случавшихся в его жизни.

Километрах в трех от коттеджа из песчаного склона, поросшего соснами, бил родник. В их добровольную обязанность входило приносить оттуда воду.

И каждый раз она говорила, что этот склон и сосны, и лесистые холмы напоминают ей берега Камы. Она знала, что его не раздражает то, что она говорит одно и то же, наоборот, всякий раз он выспрашивал новые подробности о жизни в далеком неведомом провинциальном городке.

Она любила рассказывать о своих родственниках.

— Мой дед — купец первой гильдии — торговал мануфактурой и был городским головой и церковным старостой в Покровском соборе. Много и щедро жертвовал. Умер в год моего рождения, и я его не помню, а вот дядю Павла Андреевича помню хорошо. Высокий, красивый, с благородными чертами лица, всегда очень элегантно, даже щегольски одетый. Я мечтала, что, когда вырасту, выйду замуж именно за такого мужчину.

— Обидно. Я — полная противоположность.

— Почему же? Ты бываешь очень элегантным, на фотографиях времен твоей первой женитьбы — просто красавец и фат, впрочем, во времена второй тоже…

— Продолжай про дядю.

— Он был замечательный рассказчик. Много повидал, потому что занимался сплавом леса и нажил огромный капитал. В городе он устроил водопровод, электричество… Мы жили на Большой Покровской возле собора. Стала, конечно, улицей Труда, хотя трудиться теперь там не очень любят.

— А как же все успехи? Индустриализация?

— Так же, как пирамиды в Египте, наверное.

— Ты не очень любишь новую власть? Ты — белогвардейская, тебе нельзя возвращаться.

— Я и не думаю. Для кого-то эта власть стала избавлением от унижений и бедности. Но какой ценой! Наш город — глубокая провинция. Единственно, чем он славился, — отличными кожами. Обувь всегда была хорошей, а наряды — провинциальными.

— Откуда же у тебя вкус?

— Разве ты замечаешь мои наряды?

— Пожалуй, наряда не замечаю, но общее впечатление премьеры есть. Впрочем, ты всегда как премьера. Элеонора тратила бешеные деньги на тряпки и всегда выглядела или плохо одетой, или переряженной… И что было в глухом городе, кроме кож?

— Да все было! А главное — была осмысленная жизнь. Богатые жертвовали. Начиналась новая жизнь, новый этап в истории, но кого-то это не устраивало.

— Может быть, тех, кто не хотел, чтобы их благодетельствовали, не хотел жить в богадельне и есть в бесплатной столовой? Они хотели равных прав.

— Равных прав не бывает, и ты это знаешь.

— Да. Человеческое сообщество устроено плохо. Каждый ищет своей жалкой сиюминутной выгоды и не желает подчинить себя благу и процветанию всего сообщества, к которому принадлежит… Имущие классы готовы ухватиться за все, что помогает им в борьбе против скуки… Несчастен тот мир, где таким людям позволяют играть первую скрипку..

— Ты говоришь об Америке. А какие имущие классы в Советском Союзе, кто там играет первую скрипку?

— В мире не должно быть бедности. Я знаю, что это такое. Мы с моей первой женой почти нищенствовали… И все же я никогда не жаждал привилегий. Привилегии, основанные на положении в обществе или на богатстве, кажутся мне несправедливыми, как и любой культ личности. Но Элеонору очень радовали привилегии.

Они всегда садились под молодой раскидистой сосной, и она всегда через некоторое время вынимала из кармана припасенное «угощение» — мешочек с орехами или вялеными фруктами. Сладкого ему было нельзя, хотя он очень любил его. На шестидесятилетие издатели прислали из Нью-Йорка огромный, необыкновенно вкусный торт со взбитыми сливками и цукатами. Все уминали с наслаждением, а он взял лишь несколько цукатов.