Ольга Трифонова - Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна

Когда они спустя шесть лет познакомились с Мадо, стало понятно, что только Кирьянов с его наглостью и напором был для Мадо, пожалуй, единственным шансом устроить свою женскую судьбу. И умный Генрих это понимал. Он очень любил Мадо.

— Хорошо, хорошо, я вижу, он тебе открылся до глубины души, если там есть глубина, но кто он, чем живет?

— О, этот парень хоть куда — и чтец, и жнец, и на дуде игрец. Вообще-то он — журналист, приписан к нашему посольству в Париже, но работал секретарем у самого Анатолия Васильевича Луначарского. Слушай, кажется, он все свои фотки таскает с собой. Вынимает истрепанную — он с Луначарским, ничего похожего на нынешнего лысеющего мопса. Такой ферт с коком, в лаковых ботинках, брючки-дудочки. Кстати… — Детка попытался сесть на постели, не получилось, и он снова отвалился на подушки. — Кстати, Сам запрашивал Луначарского насчет него, мол, так и так, хочет жениться на моей дочери, и тот дал отменную характеристику, сказал, что за порядочность ручается, прямо так и написал «га-ррран-ти-рррую»…

— Перестань, ты не настолько пьян, не дурачься. Что это за формулировка — «приписан»? Приписанным можно быть к полку, а вот чтоб к посольству — такого не слышала..

— Он так и сказал — «прррриписан». Дай водочки.

— Тебе хватит.

— Дай, и я открою тебе один секрет. Спасибо. Премного благодарен. Так вот секрет, — притянул к себе и прошептал на ухо: странный парень, несмотря на внушительную внешность, похож на ласкового бездомного пса, ко всем, наверное, липнет… — потом, откинувшись снова на подушки, торжественно: — А знаешь, о чем он меня спросил на прощание? Не знаешь. Он спросил: «Вы уже там пять лет, о возвращении не подумываете?»

Веки его стали смыкаться — обычное дело, но, засыпая, бормотал: «Люди спрашивают, не хотите ли домой… Я хочу, а ты нет… Вот такая история с географией».

Вот уж кого не ожидала встретить у Бурнакова, так это случайного берлинского знакомца. Иногда забегала просто поболтать, посплетничать, узнать новости. Накануне Бурнаков позвонил, пригласил на кофе, они любили эти нечастые встречи. Им было о чем поговорить, жизнь русской эмиграции он знал досконально и хорошо ориентировался в жизни американской. Удивляло пристрастие бывшего капитана царской армии к текинским коврам. Кажется, он их коллекционировал, но секрет столь большого количества этих предметов восточной роскоши она разгадала потом, когда после возвращения из Лондона Бурнаков преподнес и ей прекрасный экземпляр. К поездке имел отношение Дмитрий Кирьянов, но это позже, в тридцать восьмом, а тогда, осенью тридцать четвертого, навстречу поднялся с кресла располневший вальяжный господин, лысоватый, но с артистически не стриженным затылком.

Кирьянов обрадовался ей совсем по-родственному, заглядывал в глаза, мягкой ладонью поглаживал руку, говорил комплименты, да и с Бурнаковым был на короткой ноге. Тот держался с ним ласково, как с добрым покладистым псом.

— Моя жена купила в Москве книгу о вашем муже и стала его большой поклонницей.

— Так вы все-таки побывали в СССР?

— Да! Мы в восторге.

— И вместе с Тагором?

— Ну конечно, я же говорил вам, что собираюсь.

— И женились на Марлен?

— Она Мадо.

— Да, я помню, но она похожа на Марлен Дитрих. Я вам завидую, все ваши планы сбываются.

— Не очень, не очень! — замахал Кирьянов полными холеными руками. — Мы накануне развода. Причины две: мать считает ее своей собственностью, и я не могу ее содержать.

— Неужто? Но у нее богатый отчим, я слышала они теперь здесь, в Америке.

— Ужас, ужас! Еле унесли ноги. В их квартиру в Берлине ворвался отряд штурмовиков, перерыли все, но архива не нашли. И не могли найти, знаете — почему? — Выдержал паузу, наслаждаясь их молчанием, и выпалил: — Потому что архив спасли мои друзья-коммунисты. Мы перевезли его в Париж. Сам мне обязан, очень обязан. Его загородный дом в Капуте конфискован, там тоже был обыск. За его голову назначили десять тысяч долларов.

— Всего? — насмешливо спросил Бурнаков.

— Что значит — всего, — обиделся Кирьянов. — Это его нынешняя годовая зарплата. Он спросил германского консула, что бы с ним сделали в Германии? И знаете, что ответил консул? «Вас бы проволокли за волосы по улицам». А в Союзе его любят.

— Так уж? — иронично заметил Бурнаков. — С чего бы это? Ведь не после того, как он написал предисловие к книге «Режим всеобщего страха»?

— А он писал? — с живейшим интересом спросил Кирьянов. — Когда?