Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте

Анне исполнилось двадцать пять; она была невысокой и худощавой, как я, но Господь наделил ее милым, привлекательным личиком и чудесной белой кожей. В ее васильковых глазах светилась благородная душа, светло-каштановые волосы были зачесаны наверх, на шею спускались женственные кудри. В детстве Анна страдала шепелявостью; с возрастом это, к счастью, прошло, но сделало сестру замкнутой и робкой. В то же время она обладала спокойным нравом, который редко изменял ей, во многом благодаря глубокой и неизменной вере в высшее духовное начало и присущую человеку добродетель. Вскоре мне предстояло обнаружить, сколь сильно изменились ее взгляды в отношении последнего.

Мне показалось, что Анна бледнее обычного. Обняв ее, я ощутила, что она совсем исхудала и стала хрупкой, словно птичка.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросила я.

— Вполне. Мне нравится твое новое летнее платье, Шарлотта. Когда ты сшила его?

— Закончила на прошлой неделе.

Я была довольна своим нарядом из бледно-голубого шелка, расшитого изящным узором из белых цветов, однако не имела настроения его обсуждать, тем более что Анна похвалила платье явно лишь для смены темы. Однако задать вопросы я не успела — из вагона выскочил брат; он отдавал приказания двум носильщикам, которые спустили на платформу знакомый старый чемодан.

— Анна! Это твой чемодан? — удивилась я.

Сестра кивнула.

— Зачем ты привезла его? А! Ты решила остаться дома? — обрадовалась Эмили.

— Да. Я уведомила о своем намерении Робинсонов и больше не вернусь в Торп-Грин.

На лице Анны отразилось облегчение, и в то же время в ее глазах таилось беспокойство.

— Я так рада, — Эмили снова обняла Анну. — Не представляю, как ты выдержала так долго.

Новость ошеломила меня. Я знала, что с первого же дня работы гувернанткой у Робинсонов Анна была несчастлива. Она больше всех расстроилась, когда провалилась наша попытка открыть собственную школу, ведь иначе у нее появился бы «законный повод совершить побег из Торп-Грин». Анна никогда не говорила, какие именно причины вызывали ее досаду, разве что выказывала обычное недовольство положением гувернантки, а я была не вправе допытываться.

Возможно, вам покажется странным, что сестры, столь любящие друг друга и столь схожие по возрасту, образованию, вкусам и чувствам, хранили друг от друга секреты, но дело обстояло именно так. В детстве, пережив ужасную потерю старших сестер Марии и Элизабет, мы научились виртуозно прятать боль — а значит, свои самые сокровенные мысли и переживания — за бодрым и отважным выражением лица. Через много лет мы пошли каждая своим путем, что упрочило существующее положение.

Разумеется, обо всем, что я вынесла в последний год в Брюсселе, я ни словом не обмолвилась со своими сестрами. Могла ли я ожидать, что Анна будет со мной более откровенна, чем я с ней? Как бы то ни было, она вернулась домой, и настала пора разрубить этот узел; я должна была выяснить, что происходит.

— Анна, — начала я, — замечательно, что ты осмелилась покинуть Торп-Грин, раз была там несчастна. Тебе известно, как мне ненавистна работа гувернантки. Но оставить столь надежное место сейчас, когда наше финансовое благополучие под угрозой… это удивляет. Что вызвало такой внезапный и решительный отъезд? Почему ты умолчала о нем в письме?

Анна покраснела и метнула странный взгляд на Бренуэлла, который хлопотал вокруг чемодана и саквояжей, собираясь погрузить их на тележку и доставить к нам домой.

— Нет особых причин. Просто мне надоело быть гувернанткой, вот и все.

Эмили не сводила с нее глаз.

— Ты же знаешь, я читаю тебя, как открытую книгу, Анна. Тебя что-то тревожит. Что случилось? Что ты скрываешь от нас?

— Ничего, — настаивала Анна. — Ах! Как прекрасно вернуться домой! Ну или почти вернуться. С каким нетерпением я ждала этого дня!

Завершив переговоры с хозяином тележки, Бренуэлл направился к нам с распростертыми объятиями и широкой улыбкой.

— А ну-ка обнимите нас! Как поживают мои любимые старшие сестренки?

Мы с Эмили засмеялись и прильнули к брату.

— Мы пребываем в прекрасном здравии и еще более прекрасном расположении духа, — сообщила я, — с тех пор как ты приехал, чтобы составить нам компанию.

Мой брат был красивым мужчиной среднего роста, двадцати семи лет от роду, с широкими плечами и стройной атлетической фигурой; очки балансировали на кончике его римского носа; копну морковно-рыжих волос, достигавших подбородка, венчала лихо заломленная шляпа. Бренуэлл был умным, пылким и талантливым, его окружала атмосфера абсолютной уверенности в собственной мужской привлекательности. За последние десять лет у него развилась роковая склонность к пьянству, кроме того, к нашему бесконечному ужасу и замешательству, брат время от времени принимал опий. В тот момент я с облегчением увидела, что его взгляд ясный, трезвый и искрится радостью.