Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Ха! Интересно все–таки, как накостыляют сейчас шею в штадиве этому очумелому от двенадцатичасового огня солдату, — как бишь его… — Нечипоруку. Спешит, видите ли, спасти еще полсотни таких же мужиков, как и сам. Подумаешь — полсотни! Большие статистики подсчитали, что русская армия уже положила на алтарь отечества целых десять миллионов таких идиотов–мужиков. Подумаешь, еще пятьдесят! Приказ ему, видите ли, давай! Ха!

Приказ поступил еще вчера вечером, как только злополучная рота по своей глупости, из–за длинного языка этого французика из Бордо, осатанело поперла на рожон. И приказ был такой: поскольку силы второго эшелона отказались двинуться в атаку для поддержки наступления первого эшелона, — следовательно, действия обречены на провал. Посему их надлежит отменить. Это — во–первых! А во–вторых, учитывая то, что под плотным огнем снабжение боеприпасами, продуктами и медикаментами в течение дня связано с огромными потерями в людях и имуществе, помощи роте до вечера не давать. В–третьих, если до вечера рота с отчаяния не сдастся немцам в плен и если до вечера от роты останутся живые солдаты, — с наступлением темноты подать им сигнал ракетой: оставить захваченный рубеж и возвратиться на исходные позиции.

6

Демьян выползает из окопов за высотой «197». Здесь, в надежном укрытии, расположились батальонные кухни. Из–под крышек котлов струей бьет пар.

Первый порыв — к котлам! Разве откажет кашевар, когда увидит земляка, с головы до ног в грязи и глине? Он без слов поймет, что прибыл солдат с переднего края.

Но Демьян отворачивается, бежит спотыкаясь через лужайку (странно, здесь еще растет трава!) и снова оглядывается на кухни: их восемь в ряд. Интересно все–таки, что они сегодня готовят? Неужели опять борщ из сухих овощей? Боже, до чего довела солдата война! Добрый хозяин свиньям постыдится такое давать: сушеная капуста, сушеная свекла, вяленый лук и даже картофель — тоже сушеный! Не зря говорят, что на этом сушении и гноении овощей для фронта всякие там «земгусары» [20] Прозвище чиновников из «Союза земств и городов», выполнявших интендантские функции. миллионщиками стали! Но с какою охотой умял бы все же сейчас Демьян котелок этой вонючей баланды…

Демьян прибавляет ходу. Скоро и лес, а на опушке, в домике лесника, то есть по–фронтовому — в «отдельно стоящем строении» — штаб. Чтобы отвлечься мыслью от кухонь, оставшихся позади, Демьян достает из кармана письмо и на бегу заглядывает в него.

«Революцию, — читает он, — свершил трудовой народ… ”

На бегу строчки прыгают перед глазами:

«Но буржуи воспользовались неорганизованностью трудящихся масс и захватили власть в свои руки…»

Что за черт! Молодайке Вивде такого не придумать, даже если не сама будет писать, а наговорит дьячку–грамотею! Письма от Вивди всегда начинаются так: «Пущено письмо к мужу от жены и низко кланяюсь до сырой земли моему ясному соколику». А заканчиваются так: «И еще кланяются родитель наш Авксентий Афанасьевич, брат Софрон, братова жена Мотря и соседушки наши дорогие — матрос Тимофей Гречка с супругой, а еще…»

Демьян переворачивает страницу и заглядывает в конец — нет ли там имени того, кто ему пишет. Но он уже на лесной тропинке, и навстречу ему движутся бесконечной цепочкой люди: важнейшая коммуникация между тылом и передовой. Нестроевые подносчики несут — носить им, не переносить — поживу для ненасытного чрева войны и харчи для подтянутого солдатского живота: осточертевший сухой борщ, цинки с пулеметными лентами, мины в плетенках, словно сулеи молока на базар, трехдюймовые снаряды, точно поросят в торбе… Пробираясь вперед, Демьян пробует снова заглянуть в письмо, но напрасно — в глазах мельтешит.

И вдруг он замечает в цепочке прапорщика Дзевалтовского.

— Господин прапорщик! — радостно кричит Демьян. — Товарищ предполкома!

— Нечипорук? — Дзевалтовский хватает Демьяна за рукав и тащит в сторону, чтобы не застопорить движение цепочки.

Они отходят в чащу кустарника, и орешник больно бьет их в лицо упругими ветвями.

— Нечипорук? — в изумлении повторяет свой вопрос Дзевалтовский. — Ты здесь? Откуда?!

— Оттуда, — говорит Демьян, — оттуда, товарищ прапорщик…

И слеза выкатывается из его глаз.

Прапорщик Дзевалтовский молчит. Он знает цену солдатской слезе: два года на фронте «вольнопером», потом шесть месяцев школы и снова на позиции со звездочкой на погоне. Плакал под Перемышлем и он. И знает: редко у солдата выступает слеза, солона она, и велика должна быть стоящая за нею обида…