Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

— Это мой отец.

Ленин тепло взглянул Юрию в глаза:

— Ваш отец? Рад! Очень рад! Вы даже не представляете себе, как это прекрасно, что у украинского писателя Коцюбинского сын — украинский большевик! Поезжайте, немедленно поезжайте на Украину, товарищ Коцюбинский! Большевик должен быть со своим народом!

— Я в армии, Владимир Ильич. Мой полк стоит в Петрограде. Да и в Петрограде немало украинцев, особенно в гвардейских полках.

— Прекрасно! — сказал Ленин. — Гвардейские полки — наша опора. Мне кажется, Николай Ильич, — обратился он к Подвойскому, — что ваша «военка» должна использовать товарища Коцюбинского именно в гвардейских полках — агитатором, даже комиссаром, если вам удастся организовать институт комиссаров. Это в равной степени важно и для Петрограда и для Украины. — Ленин опять заговорил с Коцюбинским: — У пролетариата нет теперь иного выхода, как только захват власти. И помочь ему должна армия. Идите в ваш полк, товарищ Коцюбинский: будем добывать власть и здесь и на Украине вместе — и великорусские и украинские большевики! Нам нужен свободный союз вольных крестьян и рабочих вольной Украины с рабочими и крестьянами революционной России! Украинцы имеют безусловное право на удовлетворение своих национальных требований. И запомните: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов. Именно безоговорочное признание этого права одно лишь в состоянии разорвать на деле, бесповоротно, до конца, с проклятым царистским прошлым, которое все сделало для взаимоотчуждения народов, столь близких и по языку, и по месту жительства, и по характеру, и по истории… Революционная демократия России, если она хочет быть действительно революционной, действительно демократией, должна порвать с этим прошлым, должна вернуть себе, рабочим и крестьянам России, братское доверие рабочих и крестьян Украины!.. Будьте здоровы, дорогой товарищ!..

Ленин приветливо улыбнулся, надвинул кепку на лоб, поднял воротник пальто, дружески кивнул и перешагнул порог.

Подвойский прошел за ним и прикрыл за собой дверь.

Коцюбинский остался один. Волнение распирало ему грудь, и что–то огромное, все увеличиваясь, росло и росло у него внутри, словно рос, становился больше и сильнее он сам. Идти! Действовать! Немедленно! Всего себя, всю свою жизнь — каждое движение, каждый вздох — только борьбе!..

На улице чихнул автомобильный мотор, еще раз чихнул, затем затрещал — и сразу же треск стал затихать, отдаляясь. Ленин уехал.

Дверь отворилась, и вошел Подвойский.

— Ты иди, Юрко, — сказал он, — придешь сюда же завтра утром: сейчас я должен отправить по одному всех членов ЦК. — Он улыбнулся. — Дела хватит на целую ночь! Завтра в девять. Иди! Ребята тебя пропустят… — Он еще раз улыбнулся. —Поговорил–таки с Ильичем! Эх, ты!.. На добрых десять минут задержал…

— Николай Ильич! — воскликнул Коцюбинский. — А по дороге все будет в порядке? Машина надежно доставит Ленина?..

— Все будет в порядке. Обеспечено!.. Ну, ну! — уже рассердился Подвойский. — Говорю тебе: иди!

На улице Коцюбинский остановился прикурить возле двух красногвардейцев, дежуривших на углу. Ему захотелось рассказать им, как он разговаривал сейчас с Лениным и что сказал ему Владимир Ильич. Так полон был он весь сейчас, что невозможно было хранить это богатство только для себя, необходимо было поделиться им с другими. Но часовые дружелюбно кивнули ему, улыбнулись, махнули рукой.

Один сказал:

— Ты уж, браток, не сердись, что малость бока намяли: сам понимаешь…

Второй:

— Иди, иди! И так Николай Ильич ругается…

Юрий пошел.

Теперь никто не следовал за ним, улицы были совсем пустынны — спускалась ночь. Белые ночи кончились, но все же и сейчас, хотя время приближалось к одиннадцати, только–только смеркалось. Было тихо вокруг — здесь, в закоулках Выборгской стороны, но где–то далеко, в центре, то и дело срывалась пулеметная очередь или хлопали выстрелы из винтовок. И тут же затихали. И тогда слышен был только грохот сапог Юрия по выбитой мостовой.

Тихо было в растревоженном, но притаившемся городе — дома по обе стороны улицы вздымались в фантастических петроградских сумерках, словно внезапно материализовавшиеся и тут же заколдованные, вновь окаменевшие призраки. Они были совсем близко, а казалось, лишь мерещились вдалеке.