Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

4

А в Киеве в эту минуту самое значительное событие происходило подле блокпоста перед Постом–Волынским.

Отзвонили колокола в церквах, смолкли и хоры на клиросах, закончилось пышное празднество перед Софией.

Второй, созданной Центральной радой полк имени гетмана Полуботько принес боевую присягу, и архиерей покропил воинов святой водой.

После этого полк церемониальным маршем зашагал по Владимирской. Гимназистки махали ему с тротуаров желто–голубыми флажками, а гимназисты пели: «Гей, чи пан, чи пропав — двічі не вмирати, гей, нумо, хлопці, до зброї!» На перекрестке у оперного театра первый батальон свернул направо, второй и третий — налево. Второй и третий батальоны продефилировали по Фундуклеевской; на Думской площади отсалютовали желто–голубому — отныне государственному — флагу, а затем повернули в казармы, на Сырец.

А первый батальон двинулся на вокзал.

Он должен был погрузиться в вагоны и выехать на фронт. Второй и третий отбывали завтра и послезавтра.

Поскольку это была первая, специально созданная национальная, не просто украинизированная воинская часть, отправлявшаяся на фронт, чтоб принять участие в «наступлении свободы», — решено было проводить ее с подобающей помпой: с пассажирского вокзала, с оркестром, с речами и пачками махорки в подарок.

В проводах батальона полуботьковцев приняли личное участие Грушевский, Винниченко и Петлюра.

Свое напутственное слово Грушевский закончил так:

— Слава неньке Украине! Сложим головы за нашу волю! Бог да хранит тебя, славное украинское лыцарство!

Провожающие прокричали «слава!». Оркестр сыграл «Ще не вмерла!». Паровоз свистнул, и поезд тронулся.

Но через три километра, у блокпоста, семафор вдруг оказался закрытым. Здесь был первый разъезд на запад и на восток: на фронт и в тыл.

Паровоз дал длинный гудок — он просил выхода на главную.

Семафор открылся, и паровоз дал короткий гудок: вперед! Но поезд не двинулся. Двинулся один паровоз.

Бригада сцепщиков — пока эшелон стоял у семафора — отцепила паровоз от состава, и, оглашая окрестности чистыми свистками, на большой скорости, но один, резервом, паровой застучал по стрелкам: на восток, в тыл.

Это был первый боевой акт киевских железнодорожников–большевиков.

Из солдатских теплушек раздались голоса:

— Приехали! Вот тебе и фронт!.. Отвоевались!.. Хватит!..

Казаки стали выскакивать на вагонов…

Грушевскому, Винниченко и Петлюре не удалось, как это было задумано, сразу же после торжественных проводов полуботьковцев уехать в Центральную раду, где их ожидал пышный банкет.

Прямо с вокзала они помчались на Караваевские дачи.

Машина «сестровоз» «рено» остановилась над самым откосом у блокпоста.

Картина, открывшаяся их взорам, резко отличалась от патетическим приводов на вокзале.

Меж двух высоких откосов в глубокой траншее, прорезанной для железной дороги в холме, стоял состав без паровоза. Солдаты расположились в придорожных канавах, в холодке сидели на корточкам по тенистым склонам, толпились небольшими кучками на полотне. Кто сладко дремал, прикрыв лицо фуражкой, кто курил дареную махорку, сплевывая сквозь зубы, кто мирно калякал. Звенела и негромкая песня: «На вгороді верба рясна, там стояла дівка красна».

Растерянный, смущенный командир батальона вытянулся перед высоким начальством, рука его, поднятая к козырьку, дрожала.

Разговор состоялся такой.

Грушевский. Черт! Дьявол! Я думаю, им надо что–нибудь сказать?

Винниченко. Очевидно… Конечно, им надо что–нибудь сказать.

Петлюра. Надо произнести зажигательную речь!

Тут все трое примолкли.

— Владимир Кириллович! — заговорил после паузы Грушевский, обращаясь к Винниченко. — Скажите же, пожалуйста, что–нибудь такое…

Винниченко пожал плечами:

— Почему, собственно, я?

— Поточу что я уже только что говорил! — вспыхнул Грушевский.

— Вот и продолжайте!

— Но почему опять — я?

— Потому, что вы — председатель Центральной рады.

— А вы — председатель Генерального секретариата.

— Генеральный секретариат еще не приступал к исполнению своих обязанностей. Правительство только что сформировано… К тому же я — по гражданской части. Пускай уж говорит Симон Васильевич, как секретарь по военным делам…

Петлюра прошипел:

— Укреплять национальное сознание — ваша прерогатива! Вы — вожаки нации! Мое дело — нести казаков в бой!

— Вот и ведите! — посоветовал Винниченко — Ведите прямо в бой. А я — вам это хорошо известно — пораженец еще с девятьсот четырнадцатого года, и если примкнул к идее оборончества, которую вы так горячо отстаивали — тоже с четырнадцатого года, — то сделал это только во имя общих интересов возрождения нации. Ведите: вы — полководец, а я — человек штатский и… пацифист…