Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Но произошла революция, и все полетело вверх тормашками.

И вот он снова стоит перед безногим ростовщиком и ждет от его милости очередного займа. А тот еще и нос дерет…

Кисло до тошноты было у Винниченко на душе.

— Слышишь, Шпулька, — мягко повторил Винниченко. — Ты что это такой мрачный? Может, с племянницей какие–нибудь неприятности?

У безногого нищего ростовщика была восемнадцатилетняя племянница, сирота, золотоволосая красавица Поля. В ней, Полечке, была вся жизнь этого огарыша–пройдохи. Для нее он и стяжал весь век. Но тут–то и был источник его тревог. Расчетливые женихи не давали проходу красотке. Слух о дядюшкиных богатствах привлекал к ней и приказчиков модных салонов Крещатика, и чиновников, и в первую очередь «фартовых» из всех «хаз» и «малин» Шулявки и Батыевой горы. Поля и в самом деле была обольстительна и среди киевских кавалеров слыла первой красавицей города.

Шпулька ничего не ответил на встревоженный вопрос и продолжал бренчать на своем банджо. Какой–то запоздалый гуляка офицер, проходя, бросил в фуражку трешницу, и Шпулька, отдавая честь, с достоинством приложил два пальца к непокрытой голове: «Здравия желаю! Выпью за бои под Равой–Русской»…

Винниченко неловко топтался на месте.

— Не понимаю тебя, — тоскливо промямлил он, — ведь мы с тобой такие старые приятели, а ты… Мне, видишь ли, срочно нужна какая–нибудь тысчонка…

Шпулька оборвал игру — с оттяжкой, как на гавайской гитаре, — и осторожно положил инструмент рядом с собой.

— А что там понимать? Не будет денег.

— Почему? Я ведь тебе отдал те… пятьдесят процентов…

— Не будет денег! — огрызнулся Шпулька уже совсем грубо. — Атанде! И вообще — скатертью дорога!

Он снова взял банджо и тронул струны: «Не верю, не верю…»

— Ну, Шпулька, — взмолился Винниченко. — Что это с тобой? Чем я тебя прогневал?

Шпулька бросил банджо на тротуар так, что струны зазвенели.

— Со мной — ничего! А вот с вами что, добродий Винниченко? Когда у вас нужда, тогда — приятели! А когда у меня, так атанде? Не будет денег! Идите, пока не рассердился! Бог подаст…

— Ничего не понимаю… — Винниченко вынул платок, снял шляпу, вытер пот со лба. — О чем ты говоришь?

— О том самом! О Центральной раде!

— Центральной раде?.. А! — наконец догадался Винниченко. — Ну какой ты, право! Да, видишь ли…

— Нечего тут видеть! Позавчера двести новых членов в Раду ввели, a свое обещание так и не выполнили!

Дело в том, что с недавних пор, когда вышла после Февральской революции свобода, бес честолюбия вселился в безногого ростовщика: ему до зарезу понадобился видный, всем приметный пост. Он пожелал стать членом Центральной рады. И Шпулька считал, что имеет на это все основания: пострадавший, угнетенный царским режимом, к тому же — состоятельный, не какая–нибудь там голь перекатная! Да еще, если хотите знать, всеобщий благодетель! Перехватывали у него десятку и подпольщики–революционеры, занимали сотню чиновники при губернаторе, одолжается и сам Винниченко — заместитель не кого–нибудь там, а самого старого бородача–профессора!..

Вот выйдет Шпулька в уважаемые люди, тогда уж он для Полечки подберет настоящего жениха!

— Ну какой же ты, Шпулька, ей–богу! — снова взмолился Винниченко. — Да ведь это выбирали делегатов от военных и крестьян!

— Я могу докторское свидетельство представить, что сам — инвалид войны, — нагло возразил Шпулька. — За полсотни мне какую хочешь липу на Галицком базаре справят! Могу и из волости что — хлебороб сроду… Могу с завода, что — пролетарий от станка. Ноги у машины потерял. Это ж таки правда!

— Нет, Шпулька, когда будем выбирать от домовладельцев, вот тогда твоя кандидатура пройдет одной из первых: домовладелец, но не буржуй, инвалид и потерпел от иностранного капитала, — трамвай–то ведь был бельгийский?..

— Не врешь? — переспросил Шпулька, проникаясь доверием.

— Если неправда, больше никогда мне денег не дашь!

Шпулька колебался. Сменить гнев на милость или не сменить? Правда, пятьдесят процентов — навар немалый: не все же такие дураки, как этот стукнутый мешком писатель! Шпулька бывал по контрамаркам и на «Пантере» и на «Лжи» — и пришел к выводу, что все это ни к чему: одна мерехлюндия.

— Ну как же, Шпулька? Принесет Поля завтра утром тысячу?

— Еще чего! — угрюмо буркнул Шпулька. — Так я к вам Полю и пущу! Девчонка молоденькая, неопытная, еще обидите!..

— Ну что ты, Шпулька! Как же я ее могу обидеть?