Антон Дубинин - Испытание

Отсыревшие вилланы вяло переругивались, поддерживая свой подыхающий костер. На Кретьена никто не смотрел. Не замечая, что мелко, часто дрожит в холодном безветрии, рыцарь откинул назад гудящую, легкую, как пустая фляга, голову — и закрыл глаза. Глазные яблоки, сочащиеся влагой от слабенького света после долгой темноты, болели и казались отвратительно-огромными. Он ждал.

…Народ прибывал медленно, но верно. И не поднимая век, Кретьен видел этих неторопливо сходящихся людей — честных, любопытных римлян, во внезапно подаренный богами выходной собиравшихся в Колизей. Panem et circenses [20] Хлеба и зрелищ (лат). , господа. Смерть — это же так безумно интересно. На свете нет ничего, что сильней привлекало бы живого человека, будто одного сознания того, что на сей раз все происходит не с тобой, довольно душе, чтобы получить дневную порцию пищи. Люди, собиравшиеся покормить свои души, стягивались в основном на берег реки, туда, где стояла она , королева-виселица, одноногая вдова, поджидающая — аллилуйя, аллилуйя, не нас!.. Но некоторые особо любопытные хотели видеть все с самого начала.

— Скоро, значит, выводить начнут, — где-то совсем над ухом у Кретьена сказал тоненький женский голосок. И мальчик отвечал хнычущим детским баском, должно быть, нетерпеливо дергая мать за подол: «У меня замерзли ноги… Возьми меня на ручки, возьми!.. Я хочу быть повыше! Когда поведут …»

Пробуждаясь от забытья, рыцарь поднял припухшие веки, обернулся взглянуть. Однако что-то куда более значимое отвлекло его вниманье от горстки смущенных серо-дерюжных людей, переминавшихся по ту сторону плетня: где-то вдалеке, на грани слуха, тоненько и невыносимо знакомо повис высокий, высокий звон. Тонкий комариный писк.

Кретьен сжал зубы с такой силой, что даже челюсть заболела. Я не слышу тебя, проваливай, я не собираюсь слышать тебя. Я сделаю, что должен, и никто не сломает меня до последнего мига. Потом, я прошу Тебя, Господи. Пусть это заберет меня потом.

…Кажется, он волновался напрасно — слух не стал хуже. Когда быстрый властный голос (аббат? Его человек?) приказал, и засов ржаво скрипнул металлом о металл, Кретьен расслышал все, каждый шаг, каждый вздох вошедших, каждое колебание загустевшего серого воздуха. Время мира остановилось, морось замерла прозрачной сеткой (превращаясь в дождь, рыцарь, превращаясь в дождь… Смертельно простужая мир, проникая сквозь кожу, серебрясь на волосах…) Он не помнил, как оказался за оградой, вовне, среди вытянувшихся, смотрящих живых людей — но только снаружи, уже через прозрачную стену, уже ведСмого лицом на стоящих — Кретьен увидел своего Этьена.

Того, кого так хотел увидеть.

Увидел.

…Ноги, несгибаемые, тот переставлял с трудом — видно, тело затекло от пут, мучивших всю ночь напролет. Деревянно как-то, неуверенно шагал — вот, братик, твои оковы плоти и перестают тебе подчиняться… Волосы свисали вперед спутанным тряпьем, совсем не золотистые — темные, темные, и заслоняли лицо. Кажется, он не видел, куда ступать, и дернул головой — откинуть волосы (очень противно, когда они так залепляют взгляд… Лезут в рот, болтаются…) Дернул головой, открылось лицо и белая полоска острого горла, скользнул глазами по Кретьену. Рыцарь чуть не заорал, но продолжал стоять. Глаза их — неужели никто не слышал этого тихого, физически ощутимого звука — встретились едва ли не со щелчком, потом Этьен спотыкнулся, один из двоих, державших его заломленные руки, рывком поставил его на ноги. Другой ткнул кулаком в бок, прибавив что-то от себя о чертях и еретиках.

Эй, да стой же ты на ногах, чертово дерьмо еретическое. Пошел, кому говорю.

И чего тут вешать-то. Плюнуть да растереть.

Мужики, да он сейчас сам копыта откинет.

Мученик, братцы, мученик! Да они мученики христианские!..

Мама, а почему они его не зарубают?.. А когда они его будут зарубать?..

Я не хочу смотреть. Скорей бы кончали бедолагу…

Слушай, может, плюнуть и пошли напьемся?.. Работать сегодня, кажись, отменяется…

А за что его, Пьер?.. Украл, что ли, чего?.. А-а, еретик!..

Ну, так ему, так, чертяке…

Мама, а он совсем молодой!

Пошел, пошел, парень. Не заставляй себя колотить, убогий.

Черт, кости одни… Весь кулак отшиб…

…Этьен слегка дернулся от тычка, пошел. Лицо его, веснушчатое худое лицо, узнавалось с трудом. Долго ли они его били?.. Или хватило одного хорошего удара солдатского кулака, чтобы он так изменился?.. И эта темная полоска над верхней губой — должно быть, кровь засохла еще вчера вечером. Правый глаз совсем заплыл, на скуле ссадины…