Антон Дубинин - Испытание

— Этьен… — теперь уже голос другого из них был хриплым и прерывающимся, — я понимаю, о чем ты говоришь. И все же ответь мне… только на один вопрос. Ответь, прошу тебя… ради Христа, скажи честно. Только одно слово. Мне попытаться спасти тебя?.. Не торопись, ради Бога, не торопись. Если скажешь «да», я не знаю, удастся ли мне. Но я сделаю все, что в человеческих силах. Я… обещаю тебе. Скажи мне только одно слово.

— Нет .

Короткое слово, один выдох, три буквы. Это конец.

— Этьен…

— Нет, Кретьен. Нет… сир Ален, рыцарь Артура, брат мой. Ступайте вслед за видением Грааля. Мы встретимся за рекой. Я… тоже обещаю.

— Этьен…

— Мне… трудно много говорить. Но не нужно жалеть, все теперь правильно. Я вырос, Кретьен.

— Да, ты… вырос. Теперь из нас старший — ты.

— Нет, неправда. Теперь у нас нет старшего. И еще… — голос в темноте стал вдруг совсем голосом того, прежнего Этьена… Этьена с веснушчатым носом. Этьена с торчащими тощими ребрами. Этьена, выходящего из сверкающей воды. Этьена, освещенного солнцем, Этьена, хохочущего на зеленой траве… — И еще, друг мой: когда я умру за свою Церковь… Тогда она отпустит меня. И я стану свободен. Мы оба станем свободны. Мы уже свободны .

Ален больше не плакал. Он сидел словно бы в пустоте, и если бы кто из сторожей решил в теперь проведать, что поделывает графский племянник — хитрость Кретьена мгновенно раскрылась бы. Впрочем, он бы о том не особо пожалел.

— Этьен…

(Я хотел бы видеть тебя в сиянии. В сиянии вечной жизни, того блистающего духовного тела, в которое веришь ты и верю я. Того, которое сеется в тлении и восстает в нетлении, и потому нельзя расстаться, даже если один жив, а другой — нет, и двое разделены пропастью — или рекой, через которую не перейти. Но до того времени, как и второй из них переплывет ледяной поток, они могут говорить через ревущую воду, и ничто не заглушит их голосов…

Но еще больше я хотел бы, и да простит меня Господь, видеть тебя живым — с твоей дурацкой черной одежкой, с манерой по ночам проповедовать и не давать мне спать, с закушенной нижней губой, с дурацкими шуточками, со всем, всем, что делает тебя — тобой… Чего не разглядеть в темноте, чего не видно через поток…)

— Этьен, может быть, ты… чего-нибудь хочешь? Чего-нибудь такого, что я мог бы сделать для тебя?

(- пока ты еще жив —)

— Да… хочу. Только…

— Скажи.

Он посопел в темноте, словно бы стесняясь. Потом все-таки выговорил, и Кретьен впервые в жизни заметил, что его друг слегка картавит. Не выговаривает букву «Р».

— Я бы очень хотел… Если ты сможешь… Чтобы ты был завтра рядом. До конца.

— Хорошо, я буду.

— Понимаешь, плохо перед смертью видеть только… лица врагов. А так… мне будет легче, если я буду знать, что вот ты тут стоишь и за меня молишься, чтобы Господь Утешитель взял меня к Себе… Понимаешь, плоть слаба, и мне очень страшно .

— Да, хорошо. Я останусь.

— Если сможешь.

— Смогу.

…Помолчали. Говорить вроде уже и не о чем. Этьен первым нарушил тишину:

— У меня тут окошечко над головой, маленькое и с решеткой. Но все равно видно, что небо чуть светлее. Уже начинает светать.

— А-а.

— И все равно… я очень рад, как все у нас получилось. Было очень здорово, я всегда радовался. Как, помнишь, апостол Павел писал — «Всегда радуйтесь»…

— Помню.

— Я вообще в жизни очень мало радовался, так почему-то получилось. А тут вдруг — за одно короткое лето и столько всего… Ты меня все-таки убедил.

— В чем?..

— В том, что в мире есть свет. И радость. Даже здесь, не только в сфере Чистого Духа. И если даже здесь… бывает так хорошо, то как же оно там-то, наверное, здорово… — катарский священник двадцати трех лет от роду снова закашлялся и какое-то время после этого молчал, дыша со свистом. Кретьен поймал себя на том, что беззвучно шепчет в душной темноте, где не разглядеть и своей руки, и услышал свой шепот словно бы со стороны:

«Свет во тьме светит, и тьма не объяла его… Не… объяла… его…»

Евангелие от Иоанна, самое любимое катарскими проповедниками. То, что они зачитывают собратьям, лежащим на смертном одре.

— Кретьен… Ты меня слышишь?..

— Да.

— А помнишь… Твои стишки про консоламентум?.. «Сшейте черные одежды…» И те, другие — «Ах, какая благодать — нам за веру пострадать…» Ведь так все оно и получилось, странно, правда?.. Могли ли мы знать?..

— А если бы и знали?..

— Да, ты прав, все равно все было бы так же. А помнишь про… Беранжера Пышный-Зад?..