С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

Но летел по небу Пятикрылый Серафим‚ тяжко‚ упрямо‚ отчаянно‚ вываливаясь из низких облаков‚ продавливаясь через неподатливые атмосферы‚ опадая в воздушные ямы и снова взмывая.

– Сыны тьмы! – кричал с высоты демоном гнева и отчаяния. – Источники мрака! Семя злодеев! Желчь на вас и отраву! Серу и пламень! Паршу и коросту! В жилищах змеи! На улицах шакалы! Стоячие болота взамен жизни!!

Кружил поверху старым‚ больным вороном. Сверкал неистовым рыжим глазом. Брызгал слюной. Плечом бодал воздух. Изрыгал древние‚ надежные проклятия‚ которые действовали безотказно:

– Да опустеют дороги ваши! Да не переведется у вас слизеточивый‚ не переведется прокаженный и опирающийся на палку‚ падающий от меча и нуждающийся в хлебе!.. Да будут дети ваши просить милостыню у дверей врагов ваших! Да обратятся в прах ваши кости! Да истребятся души ваши! Да сотрется имя ваше и память о вас!..

Разваливался на глазах неземной изыск. Ссыпатлась цветочная пьльца. Нарушалось мотыльковое трепыхание. Увядали розы с жасминами и падал с небес на площадь самолет-этажерка‚ наследие братьев Райт‚ не выдержав проклятий-перегрузок.

Собака вышла вперед‚ подняла лапу‚ обильно помочилась на вождя. Петух сплюнул на мраморные брюки. Кошка поаплодировала им пухлыми ладошками.

– Пинечке‚ – позвала мама. – "Жаждущие идут к водам". Что-то ты замешкался‚ Пинечке‚ и приотстал.

Взрывалось вокруг. Трещало и распадалось. Смрад разносило волнами. А Пятикрылый Серафим грузно пал на землю‚ обнял великана за ноги‚ плакал‚ стонал‚ бился в отчаянии‚ слезами заливал постамент:

– Не хочу больше... Не могу дальше...

– Кто он тебе? – спросил Пинечке.

А тот ответил в рыданиях:

– Пра-пра-пра... и еще пра-пра... и еще пра-пра-внук...

Все ахнули от неожиданности‚ а пес подумал:

– Пра-пра-пра и еще внук-внук – это же буль-буль-буль и еще дог-дог.

Но другим про то не сказал.

Он уходил от них‚ Пятикрылый Серафим‚ без надежды и цели‚ похожий со стороны на вечного путника‚ упрямого и неутомимого‚ что землю истоптал многими маршрутами‚ чтобы утишить зуд‚ беспокойство‚ вечное шевеление конечностей‚ и в лес нырнуть‚ как в избавление‚ в горы – освобождение‚ в пески или в тундру – в спасительное отупение усталости.

– Ладно уж‚ – утешил вослед Пинечке. – Ты же опять летал.

– Это с отчаяния.

– С отчаяния не летают. Летают с радости.

Ответил на это:

– Поживи с мое.

1

Каждому часу свое беспокойство.

Каждому дню.

Каждому возрасту.

Топорщились на пути столбы с проводами. Жирная асфальтовая полоса перечеркивала степь. Липкая‚ пахучая‚ проминающаяся от жары полоса взамен потайной разбойной тропы‚ по которой наскакивали когда-то врасплох и угоняли в полон босых‚ нагих‚ израненных и обесчещенных. Просвистывали мимо "торопливые сердцем"‚ каждый в своей коробочке‚ фыркали на посторонних вонючими газами‚ интереса не проявляли‚ ну никак!

А они стояли рядком и смотрели. Пинечке. Кошка с собакой. Петух-горлодер. Одинокие‚ затерявшиеся в неведомых пространствах‚ завалившиеся в безвременье‚ незваными пришельцами на сомнительном празднике. Опасения переполняли через край. И опасения опасений. И всякий мог кинуть на них жребий‚ как на вещь‚ найденную в пустыне.

– Не оплакивайте‚ – говаривал реб Ицеле со слов великих учителей. – Не оплакивайте возвративших души свои Создателю‚ но слезы проливайте над участью тех‚ что ушли и не вернулись домой.

Стояли долго‚ скорбные и печальные‚ на краю черной полосы. Глядели молча‚ как просвистывает на скорости этот мир‚ меняются нравы‚ одежды и вкусы‚ и клык обнажала собака на неведомую опасность‚ петух щурился неприятливым глазом‚ ус кошка топорщила непримиримо. Ты выносишь на рынок свой опыт и накопленную мудрость: "Берегите ваши души"‚ и – "Учитесь творить добро"‚ и – "Улучшите пути свои и деяния"‚ но товар залеживается на прилавке‚ позавчерашний‚ нарасхват‚ товар‚ для которого не найти уже покупателя.

Мама у Пинечки наводила в доме чистоту‚ надевала лучшие свои наряды‚ ставила на стол еду‚ приглашая Того‚ Кто послал ее в этот мир‚ и Он к ней приходил. Мама у Пинечки‚ тихая и сострадательная‚ размерами в жизни не взяла: мама взяла делами. Ходила за покупками в самую захудалую лавчонку: кто еще у них купит? Чинила ботинки у самого плохонького сапожника: как же еще он заработает? Вышагивала по улицам в вечном прищуре‚ скреблась во всякую дверь‚ и ей подавали: хлеба ломоть‚ цыбулю‚ редьку с огурцом. Набрав доверху корзину‚ мама шла по хибарам‚ раздавала собранное‚ а ее уже поджидали‚ рты разинув от нетерпения‚ у пустого стола‚ на стылой печи‚ под драным тряпьем.