С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

Вывели их в коридор. Повели по двору. Потом по улице. Запахи ударили в ноздри: прелой листвы‚ кислой мочи‚ непроветренной постели с далекого балкона.

– Пинечке‚ – сказал Мендл. – Что‚ по-вашему‚ лучше? Зло с доброй целью или просто зло?

– Сложные вы задаете вопросы. Особенно под конец жизни.

– Когда же задавать‚ если не теперь?..

На площади‚ под покрывалом топорщилось нечто‚ узкое и высокое. Рядом стоял секретный солдат Степан Змиев‚ лицо прикрывал рукавом.

– Стёпкеле‚ не вы ли стрелять будете?

– Это тайна. Мне пока не сообщили. Но подготовиться следует.

Затвор передернул и пулю дослал. Чтобы дожидалась команды в канале ствола.

– У нас на сегодня насыщенная программа‚ – радостно сообщил тюремщик и руки потер от удовольствия. – Сначала полонез Огинского. Потом показательный расстрел. За ним открытие памятника неизвестному вождю. И напоследок еще расстрел.

– Если так, – сказал Мендл. – Нельзя ли меня поздравить? С окончанием жизненного пути. Пожать руку‚ вручить подарок‚ пожелать успехов в загробной жизни. Поторопитесь. Через пять минут будет поздно.

– Через три‚ – уточнил тюремщик.

Народ собрался на площади – улыбчивые гумики. Глядели приветливо – ласковые пумперникели. И ни единого великана не проглядывало в толпе: может‚ попрятались по щелям‚ а может‚ и вымерли‚ прекратили существование от ужаса–омерзения.

Поначалу сыграли полонез. Дружным скрипичным составом. Полонез как полонез: Пинечке понравилось.

Потом взяли его под руки и бережно поставили к стенке. Гумики выстроились напротив. Ружья вскинули пумперникели. И улыбка у каждого до сиропной сладости.

Пришла кошка с живодерни – морда драная. Пришлепала собака – бока битые. Прискакал всклокоченный‚ в проплешинах‚ петух: недоощипали для супа. Встали возле Пинечки‚ головы вскинули: кончать – так всех!

Гумикам это не понравилось:

– Умереть всякий сможет. Ты отживи поначалу свой срок. По приговору суда.

И зачитали решение:

– Гнездо суеверств. Фанатизм разъединения. Своеволие мысли и порыв в мечтательные крайности. Расстрел!

Пинечке стоял прямо‚ глядел поверх голов‚ наливался восторгом отчаяния...

– Взвод!..

...обезлюдеет земля без Пинечки‚ заскорбит и поникнет. Затихнут шумы народов. Многолюдство великое оскудеет. Кровь расплещется на траву и на камни‚ возопив к Небесам‚ и кровь потомков его потомков‚ которым не проклюнуться уже из Пинечкиного семени. Не станет без Пинечки неба его и травы‚ цветов и росы‚ птиц‚ бабочек и единственной его звезды‚ что же останется на свете? И кому достанется? Завоют на безлюдье шакалы‚ захохочут гиены‚ заухают филины‚ зашипят гадюки и поскачут бесстыдные бесы‚ добившиеся своего. Но прокашлялся в Пинечке "Вдыхающий душу"‚ как опробовал голос‚ дыхания набрал полные легкие...

– Пли!

...Пинечке вскрикнул зажатым горлом‚ гордо и яростно‚ зашвырнул напоследок шляпу в далекие небеса‚ а расстрельщики вскинули ружья и бабахнули по ней из метких стволов.

Дым с громом. Клочья от фетра. Бурные‚ продолжительные аплодисменты.

Гумики это одобрили. Пумперникели оценили.

– Шляпа – это хорошо. Шляпа – это красиво. Подчеркивает восторги и порыв. Подкиньте и вы‚ – попросили Мендла. – В свой срок.

Всё опошлили‚ поганцы‚ хоть не умирай.

На третье было открытие памятника. Гвоздь программы. Самая она сласть.

Сыграли гимн. Сдернули покрывало. Взвыли от ярости единым горлом.

Высился посреди площади‚ во всей каменной красе‚ неизвестный вождь известных народов‚ руку тянул ввысь. И на этой его руке – головой в петле – висел немереный человек‚ башмаками над самой землей. Не гумик-карлик‚ не хиляк-пумперникель‚ а гордый Облом-великан‚ который из жизни ушел по-великаньи. Когда захотел этого.

Они завопили‚ гумики. Руками замахали‚ пумперникели. Затопали ногами на нарушителя. А Пинечке уже кричал на всю площадь‚ рвал горло и перекрывал визги:

– Пробудитесь‚ спящие! Очнитесь‚ дремлющие! Трубите тревогу трубами!..

9

Напоследок скомкали церемонию.

Приткнули Мендла к стене‚ грубо и небрежно‚ выставили напротив расстрельщиков...

– Взвод!..

Мендл тоже прокричал горлом‚ гордо-яростно‚ подкинул шляпу под самые облака‚ а они залпом в него.

Сто пуль продырявили тело‚ сто пуль – душу. Которая любила когда-то и страдала‚ взмывала в восторге и опадала в печали. Не душа – сито: вспархивать нечему. И жизнь не удержалась‚ утекла сквозь ситечко‚ чаинки не оставила за собой.