С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

– У нас выйдет‚ – пообещал. – Мы похитрее. Мы строим лежачую вавилонскую башню.

И распушил от гордости бороду.

– У них выйдет‚ – подтвердил человек со стены. – Чего не надо‚ у них всё выходит. Петух‚ и тот яйца несет.

Пинечке взглянул на творение двуногое. Кошка взглянула. Собака. Во что мужика обратили‚ сволочи! Которому разумение дано день отличать от ночи. А он заерзал на арке‚ скривился‚ сплюнул два раза и возвестил новый день‚ стыдливо и зло.

7

Шли дальше.

Видели больше.

Стена на пути не кончалась‚ и жизнь вокруг не начиналась.

Колыхался в небесах зажигательный призыв: "Сотворим новые миры!" Прошмыгивали неистовые тумтумы с туманными намерениями‚ проявляя безграничные свои возможности на страх природе. Посевы порушены. Деревья завалены. Цветы потоптаны. Развал с запустением. Колтуны с наготой.

На дурака добра не напасешься.

– Какую землю попортили! – стонал человек со стены. – Какую землю!..

– Если ты‚ – сказал Пинечке строго‚ – если ты‚ беглый тунгус Онкоулк Сенгленкин‚ не скажешь сейчас же‚ кто ты таков...

Человек поглядел исподлобья:

– Вообще-то я не тунгус...

– Ты не тунгус. Ты Серафим. Только зачем притворяешься и обличия меняешь?

Тот промолчал. Вздохнул шумно. Со стены не спрыгнул.

Каждому своё.

Захлопало крыльями‚ запыхтело‚ затопало негромко по битой дороге. Догнал их петух с триумфальной арки‚ подпрыгнул‚ попал в ногу‚ зашагал рядом. Гордо и независимо. Уж лучше в изгнание уйти‚ чем для других кукарекать и глупости возвещать. Такой день подступал – кукарекать тошно.

– Петушок! Мы рады тебе. Глядишь‚ вместе и пробьемся.

Петух опрометью убежал в кусты‚ не удержался – стыдливо снес яйцо. Топтал ногами‚ шипел‚ плевался‚ размазывал желток по траве: "Обещаю! Последнее!.."‚ а потом догнал своих и снова пошагал. Широким мужским шагом. Упрямо и зло.

К вечеру Пинечке остановился:

– Суббота. Дальше не идем.

И стал раскачиваться с закрытыми глазами‚ проговаривать неизменное‚ простое‚ вечное‚ душу изливая перед Всевышним‚ а они сидели кружком и не шевелились. Кошка. Собака с петухом. Человек на стене.

Сердца таяли от восторга.

– ...возрадуются небеса и восторжествует земля‚ взыграет море и его наполняющие‚ возликует поле и всё‚ что на нем‚ воспоют деревья лесные пред лицом Господа‚ Который станет судить мир по правде и народы по справедливости Своей...

Травы пробивались из земли‚ чтобы услышать. Звери выглядывали из расщелин‚ чтобы увидеть. Звезды полыхали поверху‚ смущенные и пристыженные за грешный земной род. Вот подкрадется на цыпочках наша старость‚ подберется неслышно со спины‚ закроет глаза ладонями: "Угадай‚ кто пришел?" И содрогнутся беззаботные‚ всполошатся беспечные‚ затрепещут застигнутые врасплох. "Сын человеческий‚ что же ты дремлешь?.."

Кончилась молитва. Затих Пинечке. Собака свернулась клубком. Петух нахохлился. Кошка за добычей пошла.

– Огонек‚ – сказал человек со стены. – На той стороне. Будто свечечку зажгли.

Пинечке побегал вдоль стены‚ поискал‚ нашел малую щелочку. На той стороне тьма-тьмучая‚ зги не видно‚ лишь огонек трепыхался слабенький‚ как в ладонях запрятанный. Да шевелился кто-то по кругу робкой‚ неприметной тенью‚ ногой подтоптывал‚ рукой подмахивал‚ под нос проборматывал с боязнью:

– Как не затухнуть этой свечечке‚ так не затухнуть и памяти по Калману-Залману‚ Береле-Шмереле‚ Сореле-Двореле...

Это были свои‚ и Пинечке позвал:

– Которые во мраке. Покажитесь.

Дрогнуло и загасло‚ будто испугалось‚ а оттуда зашелестело сорванным голосом:

– По субботам. Чтобы своих не забыть. Но если нельзя‚ мы перестанем.

Это требовало продолжения‚ и Пинечке спросил:

– Как звать‚ идн‚ и из каких краев?

– Края здешние‚ – ответили с заминкой‚ – гнилые и прелые‚ а звать Михаил Маркович.

– А по нашему?

– Мендл. Я Мендл.

– Это другое дело‚ – сказал Пинечке. – Тунгусу быть тунгусом. Зулусу зулусом. А Мендлу Мендлом.

– Тебе хорошо говорить‚ – пожаловались из темноты. – А у нас тина невылазная. Мокреет вокруг. Воды поднимаются. Болота подступают. От сырости душа мокнет. Самое время затаиться и пересидеть.

– А вас сколько?

– Нас уже нисколько. Все ушли‚ один я остался – "Дурак дураком". Привык. Прикипел. Подстроился. В закрытый рот и муха не влетит.

– А тебе что за это?

– Жив‚ – сказал просто. – Тоже не худо.

– Разве это жизнь? – закричал Пинечке. – Воды поднимаются! Болота подступают! Одумайся и остерегись!