Александр Немировский - Карфаген должен быть разрушен

— Наверное, загородные виллы придворных? — предположил Полибий.

— Не угадал. Это царский некрополь. Тот домик, что к нам ближе, мавзолей Александра. Ты же знаешь, что тело его в Египте.

— Конечно! Его похитил первый из Птолемеев, пока спорили о власти остальные полководцы!

Они долго еще стояли на первой площадке, и Полибий жадно расспрашивал о каждом здании, словно бы спеша восполнить то, что не успел прочитать в свитках библиотеки Персея.

Со второй площадки открылась вся Александрия, напоминавшая брошенную на землю плашмя полосатую македонскую хламиду, опоясанную под грудью голубым пояском канала.

Менилл протянул руку влево:

— Александр прибыл сюда, в Ракотиду. Это было жалкое поселение рыбаков и волопасов. Македонец призвал архитекторов. Линии улиц размечали мелом, и, как говорят, его не хватило. В ход пошла мука, запасенная для строителей.

— Да, я знаю эту басню, — произнес Полибий.

— Разумеется, это басня, — подхватил Менилл, — но она призвана объяснить, почему Александрия стала кормилицей ойкумены. Три четверти хлеба, производимого на продажу, идет через этот канал, доступный для плоскодонок, и перегружается в порту.

— Смотри! — Полибий показал в сторону моря. — Суда плывут вереницей, как стая диких уточек. Как же должны быть богаты те, кто продает это зерно!

— Скажи лучше — «тот»! — воскликнул Менилл. — Продажей зерна ведает царь, и все доходы достаются ему одному!

— Сколько же у него земли и рабов, чтобы получать столько зерна!

— Почти вся пахотная земля принадлежит у нас царю, — с гордостью ответил Менилл. — А живущие на этой земле испокон веков ее обрабатывают и сдают почти весь урожай, оставляя себе самую малость. Они не рабы, но от этого им не легче.

— Я и не представлял, как богат Птолемей, — заметил Полибий.

— Да разве только в этом его богатство! Царю достаются также и доходы от продажи масла и папируса, да и чистое золото поступает во дворец без всякой торговли. Ведь на юге Египта есть рудники, где рабы и государственные преступники под жгучими ударами плетей и палящими лучами солнца добывают золото для царя. Вот что потеряла Корнелия, отказав Птолемею и даже не захотев взглянуть на то, что он ей предлагает.

— Но дай она согласие, ты никогда бы не увидел меня здесь.

— Почему? — удивился Менилл.

— Видишь ли… Второй такой женщины нет в круге земель. И мое чувство…

— Да ты в нее влюблен! — перебил Менилл.

— Я не знаю, каким это назвать словом, но сознание того, что Корнелия живет в одном городе со мною, сделал о мое изгнание не столь тягостным. К тому же она сама предложила мне писать об ее отце.

— Да. Но почему ты не сделал ей предложение, когда она овдовела?

— Потому, — ответил Полибий сердито, — что я не обладаю таким самомнением, как твой Птолемей. Услышать похвалу из ее уст — большее, на что я могу рассчитывать.

На третьей площадке, отстоящей от земли на двести локтей, было ветрено, и только здесь Полибий понял, почему Менилл посоветовал одеть облегающий тело гиматий и подпоясаться.

— Вот открывается Нил семиустый, — торжественно произнес Менилл, показывая влево.

— Менилл! — внезапно проговорил Полибий. — А ты мне еще не показал знаменитейшую из библиотек!

Кариец всплеснул руками:

— Да вот же она, почти под нами — вон то здание около дворца.

— Подумать только! Сверху коробочка коробочкой, но как вспомнишь о сокровищах, скрывающихся под этой крышей, охватывает дрожь!

Полибий показал на лестницу, и они стали спускаться.

— Все лучшее, созданное человеческим умом! — продолжал Полибий. — В книгах библиотеки Персея, казавшейся мне сначала огромной, я встречал немало имен историков, философов, поэтов, которыми не заинтересовались македонские цари. Искать их в Риме было бесполезно. И я уже тогда подумал, что они будут в библиотеке твоего города.

— Не сомневайся, — вставил Менилл. — Ведь в царской библиотеке семьсот сорок три тысячи свитков, и среди них, разумеется, и твоя история.

— Как я этим горжусь! — воскликнул Полибий. — Но мой труд — все равно что муравей в сравнении с этим маяком. Сколько мне предстоит еще прочитать и продумать, чтобы стать достойным звания историка. Я уже предвкушаю прохладу залов, наполненных запахом кедра.

— Почему кедра? — удивился Менилл.

— Кедровым маслом пропитывают книги от червеца, который проделывает норы в папирусе и пергаменте и превращает их в труху. Впрочем, еще более страшный враг человеческой мысли — война. Видел бы ты, какие страшные следы оставила она на книгах македонских царей!