Александр Немировский - Карфаген должен быть разрушен

— Это портрет моей матери, любовь к которой я сохранил на всю жизнь, — сказал он, поворачивая перстень так, чтобы гемма была видна Полибию.

— Твоя мать Клеопатра, — проговорил Полибий, — была мудрой женщиной. Сам Сципион Африканский с похвалой отзывается об ее уме.

— Откуда тебе это известно? — удивился Птолемей.

— Мне был доступен дневник Сципиона и его переписка с ее отцом, твоим дедом Антиохом Великим.

— Тем более мне приятно, что ты будешь владеть этим перстнем, — проговорил Птолемей. — Это на память о нашей первой встрече.

Полибий взял коробочку и поклонился.

— Я надеюсь, — продолжал Птолемей, — что мы еще встретимся после моего возвращения в Александрию. Тогда мы всласть поговорим о твоей истории, и я выскажу тебе некоторые мои пожелания. Во время моего отсутствия Менилл — он останется с тобой — покажет все достойное твоего просвещенного внимания. И ты сможешь вместе с другими учеными жить у меня во дворце и заниматься в библиотеке.

— Благодарю тебя, Птолемей Филометор, — проговорил Полибий с чувством. — Пользоваться твоим покровительством — великое счастье. А заниматься в твоей библиотеке — моя давняя мечта.

Полибий еще раз склонил голову и, повернувшись, зашагал к сиявшему от восторга Мениллу.

Элия бросила в алтарь несколько щепок, и пламя, приняв их в свои объятия, воинственно вскинуло острые алые флажки.

Уже пять сотен лет горит это ненасытное пламя, и девять тысяч девушек сменяли друг друга у этого алтаря, не сводя с него глаз. В нем сгорала их одинокая, лишенная любви юность. К концу службы прекрасные лица покрывались морщинами и становились похожими на кору старого дуба.

Великий понтифик обладал списком всех жриц. Перед некоторыми именами имелись пометки: одна или несколько черточек и очень редко — крест. Каждая черточка означала порку, которой подвергалась та или иная весталка за нарушение установленной в атриуме Весты дисциплины. Крестик был знаком страшной казни, постигшей ту, которая потеряла девственность. Нарушительницу этого обета сажали в носилки, плотно закрытые и завязанные ремнями таким образом, что снаружи не был слышен голос или плач. Четверо ликторов брали носилки на плечи и несли их к Коллинским воротам по безмолвному ночному Риму. За ними шли остальные пять весталок и великий понтифик. У Коллинских ворот весталку, закутанную с ног до головы, бледную, почти задохнувшуюся, снимали с носилок и под слова страшной молитвы подземным богам, произносимой понтификом, ставили на лестницу, ведущую в заранее вырытый склеп, где уже была постлана постель, зажжена лампа, поставлен хлеб и кувшин с водой и молоком. По лестнице весталка должна была спуститься сама. Затем опускалась крышка, и на нее наваливались камни, насыпалась земля.

Чистым должно было быть не только тело жрицы Весты, но и ее помыслы. Ей предписывалось, глядя на огонь, желать благоденствия сенату и римскому народу, возносить молитвы во славу римского оружия. Но даже самому проницательному из великих понтификов не дано было знать, какие мысли роятся в голове девы.

Вчера, встретившись с отцом, Элия узнала о появлении в Македонии самозванца. Мгновенно прояснились казавшиеся ей темными намеки Андриска и его поспешное бегство. «Великий народ, потерявший своих царей, вручит мне корону», — конечно же, он имел в виду Македонию и Персея с сыновьями. Тогда дракон о семи головах — это Рим. Значит, Андриск надеется сделать то, чего не удалось ни его соотечественнику Пирру, ни самому Ганнибалу, — войти в Рим победителем…

Элия бросила в пламя кусок коры и закрыла глаза. В памяти ее возник Андриск, но не таким, каким она его помнила, а с гордым взглядом, глазами, принявшими блеск короны. «Сотер! [103] Сотер — по-гречески «спаситель». — прошептала она. — Мой сотер! Мир не знал подобных тебе царей! Всем им власть доставалась как наследственная болезнь. Ты же добыл корону ради нашей любви. И что мне до сената и римского народа. Лишь бы ты был жив, мой Андриск!»

Могучий Стримон на пути своем к морю раздвигает горные хребты и образует равнины. Одна из них, раскинувшаяся под откосами известняковых холмов, носила имя Бег Коней. Во многих ее местах виднелись углубления, как бы вдавленные гигантскими копытами. Если верить преданиям, это следы коней Диомеда, фракийского героя, кормившего своих лошадей мясом пленников. Оттого-то и выросли кони гигантами, а их ржанье заглушало рев падающей воды. Когда же сюда проник бесстрашный Геракл, чтобы спасти людей, обреченных на съедение, напуганные кони-людоеды перемахнули через Стримон и исчезли.