Зиновий Давыдов - Из Гощи гость

А кожевники рты разинули, глаза выпучили на полушки и копейки, разметанные по кобыле, на кругленький ефимок [82] Талер, чеканившийся в Иоахимстале (в Чехии) из туземного серебра. , скатившийся с кобылы наземь, на кинувшегося прочь человека, в котором они по простоте своей своей сразу не признали царя.

— Чего ты, старый гриб, глядел!.. — напустился смуглый кожевник на вскочившего со своей кипы деда. — Целый час вякал: «горб» да «мозоль»… Эх, ты! — И он сгреб себе в ладонь рассыпанное на кобыле серебро.

— Да как его опознаешь?.. — разводил старик смущенно руками. — Уж и перевидано царей на месте сием!.. А этот… Как его спознать?..

И старик, выбрав из кучи новую кожу, расправил ее на кобыле и опять навалился запавшею грудью на тяжелый рычаг.

Но к нему подошел тут хмурый кожемяка, высокий и сутулый, с руками длинными, как грабли. Он засунул одну руку за кожаный нагрудник, а другою дернул по воздуху, словно отмахнулся от чего-то, что было ему несносно до предела.

— Царь, — молвил он укоризненно, кивнув в ту сторону, где уж едва маячила Димитриева однорядка. — Хм… Ца-арь! «Люд, говорит, вы обманный…» Тьфу: свистун!..

Князь Иван нагнал Димитрия за Печатным двором, переименованным недавно в государеву его величества друкарню. Димитрий, завидя друга своего, умерил шаг, и они снова пошли рядом по улице, уже пробуждавшейся от послеобеденного сна. Кругом гремели замками лавочники, снова приступившие к купле и торгу в своих шалашиках, палатках, амбарах и погребах. Из темных срубов, пропахтих то дегтем, то мылом, то корицей с гвоздикой, вырывались наружу клятвы и божба горластых купчин, сбывавших подчас товар лежалый и гнилой и не обходившихся без призывов к богородице, к всемилостивому спасу, к Николе-угоднику и к Петру, Алексию и Ионе — чудотворцам московским.

В сундучном ряду, подле лавки, доверху уставленной обитыми жестью Козьмодемьянскими сундучками и шкатулками холмогорскими, обитыми красною юфтью, сидел на ступеньках стариковатый человек в рыжем выгоревшем сукмане и с двумя клюшками, зажатыми в руках. Старик дремал, опершись на клюшки, уронив голову в железной шапке на грудь.

— Акилла?.. — прошептал князь Иван, остановившись возле лавки и вглядываясь старику в лицо, коричневое, как у турчанина.

Но в это время из лавки выскочил купец, вцепился князю Ивану в однорядку и потащил его через порог, крича на весь околоток:

— Боярин молодой, не обидь, не минуй, заходи, погляди, сколь товару с пылу с жару, новгородски сундуки пригожи и крепки, калужские ложки, солонки и плошки…

— Эй, торговый, не груби!.. — еле вырвался князь Иван из объятий чрезмерно ретивого купчины и отступил назад, но задел ногою целую гору лубяных коробеек, расписанных травами и петухами. Коробейки замолотили по полу, переметнулись за порожек, а одна из них угодила в скрюченную спину старику, дремавшему на ступеньке. Старик качнулся вбок, открыл глаза, поморгал ими, уперся в свои клюшки и тяжело встал на ноги.

— Государь, — прохрипел он, кивая головою Димитрию, который раскатился смехом от учиненного князем Иваном погрома. — Великий государь, — повторил старик и двинулся к Димитрию, застучав клюшками по мосткам.

Димитрий перестал смеяться и обернулся к старику, переваливавшемуся с ноги на ногу, с клюшки на клюшку.

— Акилла!.. — воскликнул Димитрий, вскинув руки вверх. — Откуда, старенький, прибрел?.. — И он шагнул к Акилле и опустил свои руки ему на плечи.

— С Северы [83] Севера, или Северская земля, — одна из окраинных областей Московского государства. прибрел твоих очей повидать, — силился выпрямиться Акилла. — Хворый я стал, старый я стал, чую, жизнь моя исходит… Надобно слово молвить тебе напоследях.

— А ты бы, Акилла, приходил ко мне на государев двор… Живи у меня в Верху с нищими старцами.

— Нет, государь, — закачал головою Акилла. — Не житье мне в Верху. Век свой извековал во темных лесищах, в широких дубищах… Сам я стал, что трухлый пень.

— Так чего же, Акилла, надобно тебе?.. — наклонился к нему Димитрий. — Помню я твою службу. Скажи — все сделаю. Казны тебе дам… Двор поставлю… Живи, где охота тебе.

— Нет, государь, — снова качнул головою Акилла. — Не то мне… Нефеду разве… Племянник мой, в Москву меня возил, твою государеву службу служил… Его бы испоместить, как бог тебе подскажет, а я уж извековался, исказаковался, Казань воевал, на цепи сиживал, кнутьями потчеван сколько раз.