21 сентября 1910 года (вторник)
Сидя уже в вагоне мы все, кроме мамы, которая не успела еще познакомиться с о. Мориеттом, волновались, почему его всё еще нет. Уже колокол прозвонил, и гудок раздался, у нас дыханье перехватило — неужели не придет? Анна так полюбила старика, да и мы с М. тоже. Слава богу, в последний момент он явился. С небольшим чемоданчиком, кроткий, улыбчивый, подчеркнуто вежливый и почтительный со всеми. Мама поначалу отнеслась к отцу Мориетту осторожно и приняла его сухо. Мне потихонечку сказала, что недолюбливает иноверцев и не доверяет им. К тому же русский принадлежит к числу тех немногих языков, которых о. Мориетт не знает. Но Анна стала добрым и терпеливым посредником между ним и мамой. Вскоре они с большой теплотой и симпатией стали друг на друга глядеть. А в центре их общей заботы, неусыпного внимания и всяческих хлопот, конечно Анна, вернее не столько сама Анна, сколько, то, что у нее в животе. Мы же с Мишей как-то сами по себе, но отнюдь не тяготимся таким положением.
22 сентября 1910 года (среда)
Мы с М.А. ведем себя гораздо смирнее. Присутствие ли священника нас усмиряет, или попривыкли уже друг к другу, страсти слегка улеглись. Но не окончательно. Мама с каноником перешли на свой особый, только им понятный язык. Когда никто не посредничает между ними, мама говорит ему по-русски, но почему-то не все слова и фразы целиком, а как-то странно их сокращает, иногда только мычит и очень выразительно показывает жестами, то, что дает понять или сами предметы, о которых идет речь. Каноник перенял ее манеру почти в точности, и все находят это забавным, включая их самих.
Вечером, когда старики уснули, Миша рассказывал нам с Анной свой новый роман и читал стихи. Чудесные! А, ложась спать, сказал мне: «И ты напиши что-нибудь».
— Да что ж я напишу?
— Что-нибудь. Хоть акростих, у тебя они великолепно получаются.
Я и написал. Акростих «что-нибудь».
Чего не миновать,
Тому и быть.
Очем нам горевать?
На что грешить?
История любви
Была проста.
Ушедших не зови —
Дверь заперта
Ь
23 сентября 1910 года (четверг)
При пересадке в Швейцарии случилась задержка, полдня не подавали поезда. Все очень устали ждать, особенно женщины. Но как-то обошлось. Чем ближе к Италии, тем больше о ней разговоров. О. Мориетт молчит, молчит и вдруг внезапно восклицает что-то вроде: «Вы обязательно должны посетить Флоренцию!!!» Или: «Вам непременно нужно осмотреть Basilica di San Pietro!!!» [21] Собор Святого Петра
Я вижу, как загораются у М. глаза. В такие минуты я готов на жертву ради него. Пусть он с каноником отправляется путешествовать, увидит, наконец Италию, он так о ней мечтал! А я поеду с женщинами до Сорренто. Засяду там затворником, буду купаться в море, есть фрукты, пить вино и смиренно дожидаться его. Если, конечно во время своего путешествия он меня не забудет.
У каждого из нас свои мечты: Анна грезит только морем. Готова сидеть в воде безвылазно хоть до самой зимы. Ей нужно облегчить свою тяжесть. А морская вода поддержит ее, снимет груз с ее бедной поясницы. Мама просто устала от дороги и хочет скорее прибыть и устроиться на месте. О чем мечтает каноник, только Демианов может вообразить с его безграничной фантазией. А моя душа разрывается между мечтами о путешествии и наших с М. приключениях и долгом перед семьей.
24 сентября 1910 года (пятница)
Мы одни. Собственно, что это значит «одни»? Я не один, с ним, и он со мной вдвоем. Только вдвоем. Я ослеплен, оглушен, растерян, но счастлив. Как это получилось? Неожиданно, сумбурно, немного неловко. Как-то всё слово за слово. Я уж и не вспомню толком, кто за кем и что говорил. Все друг другу поддакивали, все со всеми были согласны, и из разговоров вышло так, что нам с Демиановым, вроде бы, сам бог велел отправляться осматривать Италию, а маме и Анне лучше на место поскорее, отдыхать. И лучшего чем каноник провожатого нет для них, и прекрасно он их доставит, нам же, молодым людям, нечего об этом и беспокоиться, а следует наслаждаться путешествием. В Риме нас выставили из вагона с двумя небольшими саквояжиками, и поначалу было у меня такое чувство, что я от поезда отстал. Без Анны всё уже не то. Так я к ней прирос, сроднился. И помыслить не мог, что когда-то расстанемся, да еще так скоро. М. счастлив, но немного обеспокоен тем, что я своего счастья не выказываю. А мне просто трудно привыкнуть, настроиться на новый лад. «Благословенная Италия! Милый Рим!» Я слышу его восклицания, и они не бесследно во мне растворяются. Просто я как во сне.
Читать дальше