Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Смертельные случаи были, но из наших знакомых не вернулся только один. Злополучный папаша Игнат. После освобождения братья-казаки зазвали его в гости и так накормили на радостях, что он, не выходя из-за стола, умер.

А нам с Сережей немыслимо повезло благодаря выдержке и находчивости Кости Шибанова.

Первое, о чем спросили его при аресте: «Где Уланов?» Костя пожал плечами: «Уланов в Казачьем доме давно не живет, а куда съехал — не знаю». Заглянуть в пристройку флики не догадались, нас спасли глухие жалюзи и мертвая тишина кругом.

Стоя возле машины, Костя поинтересовался у мирно настроенных фликов, откуда у полиции такая хорошая осведомленность обо всех жильцах дома. Они посмеялись его наивности и с благодарностью отозвались о неком Слюсарефф. Он хорошо на них поработал.

Непонятное. — Поль Дювивье. — Немного о красках. — Правда. — Первый налет. — Маму выписывают из госпиталя

Томительные, смурные, тянулись месяцы Странной войны. Мы затаились. Ждали, когда отпустят с позиций наших солдатиков, ждали со дня на день арестованных ни за что младороссов, то, наоборот, собственного ареста. Но за нами никто не приходил.

Все перепуталось. И самым непонятным во всей этой путанице был договор Сталина с Гитлером.

В наших размышлениях о судьбах России Сережа признавал за социализмом множество притягательных черт. И за каждую такую черточку воевал с многочисленными спорщиками. Большая часть наших знакомых не желала видеть на физиономии оставленной родины ни одной симпатичной черты.

Он запоем читал советские газеты. Они свободно продавались в Париже. Мы мчались смотреть советские фильмы, вчитывались в книги новых писателей. Это чтение было единственной возможностью постигнуть происходящее в России. И еще Горький. Горькому верили. Он был вне подозрений. И он безоговорочно принял новый строй. Наша информация о Советском Союзе была скудной, но кроме газет, книг и редких фильмов ничего ведь и не было. А изредка возникавшие слухи о невозвращенцах и их выступлениях против Совдепии были смутными и противоречивыми. Какой-то Ильин, он же почему-то Федор Раскольников [45] Ф. Ф. Раскольников (Ильин) — известный революционер-ленинец, не вернувшийся в разгар сталинского террора из-за границы и опубликовавший в Париже в газете «Возрождение» (август 1939) «Открытое письмо Сталину». Раскольников был первым из советских партийных руководителей, поведавший миру о преступлениях сталинского режима. Увы, многие эмигранты не поверили Раскольникову. То, о чем он рассказал в письме, не укладывалось в их сознании, представлялось явным преувеличением и партийной склокой. , два или три краслетчика (их фамилий я не помню)… Какие-то взаимные обиды, обвинения, да еще в желтых французских газетах… Нет, отношение к невозвращенцам было явно настороженное.

Главной симпатичной чертой социализма, по Сережиному мнению, было неукоснительно выполняемое право на труд. Для него, вечно безработного, никогда не получавшего даже скудного пособия по безработице, обреченного наниматься на работу нелегально, провозглашенное право на труд затмевало все остальное. Уж чего-чего, а капиталистической безработицы он накушался по горло.

Безработица унижала его, он страдал от своей ненужности, он, как рыба, вытащенная из воды, хватал воздух безмолвным ртом. И не оттого он бесился, сходил с катушек и прибегал к спасительной выпивке, срывался на меня и замыкался в глухом отчаянии, что не удалось ему стать врачом, а пришлось удовлетвориться скромным ремеслом повара. Он, труженик по природе, и к этому своему земному назначению относился со свойственной ему добросовестностью и честностью. Он бесился от невозможности применить способности и быть полезным даже в такой скромной и непритязательной области.

И тогда мой муж сделал вывод: если при социализме нет безработицы, значит социализм гуманнее всех остальных форм человеческого существования.

Но внезапно произошло непонятное. Сталин заключил мирный договор с Гитлером.

— Это как же понимать прикажете? — тупо смотрел Сережа на газетный лист с фотографией Молотова и Риббентропа.

— А вот как, — сидевший напротив Саша схватил листок бумаги и карандаш, — вот так и вот так, — рисовал он серп и молот, а рядом свастику, — если здесь продлить, а полукружье серпа выпрямить, то вы получите — что?

— Не-ет, — искоса и хмуро смотрел на него Сережа, — нет, это… нет, — тряс он головой, — социализм и фашизм — совершенно разные вещи.