Но вот толпа сомкнулась, над головами плотно стоящих людей возвысился первый оратор.
— Товарищи! — прогремел хорошо поставленный партийный голос, — сегодня наш народ безмерно скорбит…
Возле Натальи Александровны всхлипнула какая-то женщина.
— Гололобов, — сказала она, — второй секретарь райкома. Такой хороший человек, такой человек…
Видно она когда-то обращалась с просьбой к этому Гололобову, и он ей помог.
Один выступавший сменялся другим. Говорили примерно одинаковые слова, выражали скорбь по поводу утраты. Слова тяжело падали в толпу, нагнетали общее у всех ощущение безысходности. Всем стало казаться, что без Сталина теперь наступит конец света, так как заменить его некем.
На возвышение поднялся Гофман. Это был большого роста, грузный мужчина с крупными чертами лица, богатой шевелюрой. Он начал говорить, но вдруг, неизвестно откуда поднявшийся ветер, стал относить слова, и до Натальи Александровны доносились лишь отдельные обрывки фраз. Ника потянула ее за руку.
— Пойдем, мама, я устала.
Но она не слушала дочь, стояла и не отводила глаз от Михаила Борисовича. В речи его стали появляться странные провалы. Он надолго умолкал, опускал голову, поднимал ее, начинал что-то говорить и снова умолкал.
— Ему плохо! — крикнули где-то рядом.
Внезапно лицо выступавшего налилось кровью, стало багровым, а затем приобрело какой-то чугунный оттенок. Гофман запрокинулся и стал падать на спину. Видно было, что его успели подхватить.
— Скорей! — истерически закричала какая-то женщина, — вызовите машину!
Толпа раздалась. Несколько мужчин, тяжко ступая, пронесли неподвижного Михаила Борисовича. Наталья Александровна успела увидеть темное лицо с крепко зажмуренными глазами.
— Гипертоник, наверное, — сочувственно сказал кто-то, — вот горе, горе, даже такого мужчину подкосило.
Каким-то образом Гофмана умудрились поднять в кузов подъехавшего задом грузовика. Через минуту машина умчалась, подпрыгивая на булыжниках мощеной улицы. Митинг сам собой распался, люди стали потихоньку расходиться.
По дороге домой Ника стала рассказывать, как она пришла утром в класс, и все плакали. А ей совершенно не хотелось плакать, и она помазала глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
— Я плохая, да, мама? — заглядывала она в лицо матери.
— Отчего же? С чего ты взяла, что ты плохая?
— Я же не плакала…
Наталья Александровна обняла дочь за плечи.
— Дурочка, не плачь, если тебе не хочется. Зачем же притворяться и лицемерить.
— А другие притворялись?
Наталья Александровна задумалась. Нет, Михаил Борисович не притворялся. Где уж там. Это не давешняя Оля Мешкова с ее обмороком. Но какова сила этого человека, Сталина, если крепкие мужики на траурном митинге по нему теряют сознание, и их увозят в больницу с гипертоническим кризом!
Этот день оставил у нее двойственное, и, скорей, тягостное чувство, от которого хотелось поскорей избавиться. Она с нетерпением ждала мужа, но он все задерживался.
Сергей Николаевич пришел поздно, пахнущий выпивкой. Наталья Александровна огорчилась, но он успокоил ее.
— Перестань. По сто грамм с ребятами выпили. На помин души. Не мог же я отказаться.
После ужина, после того, как Ника угомонилась и ровно задышала, крепко уснув, Наталья Александровна вдруг спросила:
— А была ли душа?
Как всегда водилось между ними, Сергей Николаевич сразу понял, о ком она.
— Ты считаешь, что не было?
Наталья Александровна не ответила. Погасила свет, скользнула под одеяло. Она придвинулась к мужу, прижалась щекой к его плечу.
— А знаешь, сегодня Ника потерла глаза слюной, чтобы не подумали, будто ей не жалко Сталина.
Сергей Николаевич беззвучно засмеялся, отчего затряслись пружины кровати.
— Ай, да Пушкин! Ай, да молодец! Угадал!
— Ты про что?
— А вспомни, в «Борисе Годунове», когда Бориса просят на царство, два умника мажут слюной глаза. Тоже, чтобы не подумали. Ты перечитай завтра.
— Перечитаю, — покорно согласилась Наталья Александровна.
Сергей Николаевич приподнялся на локте. В полутьме ночника неясно виднелось лицо жены. Она лежала неподвижно, смотрела прямо перед собой.
— О чем ты думаешь?
— Я о Панкрате, о Нине, о Славике. О том, что Алексей Алексеевич так и не написал ни разу.
— При чем здесь Сталин? Я тебе уже тысячу раз говорил, Нина вполне могла обсчитаться в своем буфете. Поверь мне, я работал в столовой, я знаю. Из-за неправильно взвешенной котлеты могло быть, черт знает что! Не понимаю, почему ты заговорила об этом именно сегодня. Из-за смерти Сталина? Она тебя так взволновала?
Читать дальше