Ариадна Васильева: Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

На большой перемене, нарядная, в отутюженной кашемировой форме с кружевом по стоячему воротничку, в кокетливо подвязанном шелковом галстуке, одна рука в кармашке передника, другая на плече Ники, Шура увела ее в укромный уголок в конце коридора и строго спросила:

— Скажи, Уланова, почему ты задаешься?

— Я не задаюсь, — растерялась Ника.

— Нет, ты задаешься. Ты хочешь доказать, что ты не такая, как все.

Никаких грехов подобного рода Ника за собой не знала, но сразу почувствовала себя виноватой, опустила глаза. А Шура все «прорабатывала» и «прорабатывала» ее. Ника в какой-то момент не выдержала и взмолилась:

— Я не понимаю, за что ты меня ругаешь!

— Я тебя не ругаю, я тебя учу. Мой папа партийный работник, он всегда говорит, что люди все равны. Если кто выделяется, такого надо сразу ставить на место. Мне поручили тебя предупредить, чтобы ты не задавалась и не думала, будто ты лучше других.

— Но я так не думаю! — почти закричала Ника.

— Запомни! — с угрозой сказала Шура.

Первый звонок прервал поучительную беседу. Шура круто повернулась и ушла в класс. Ника стояла, смотрела, как она уходит, тоненькая, подтянутая, потом поплелась следом, и пока шла через весь ряд к своему месту, ловила на себе понимающие, злорадные взгляды.

Если б нашелся какой-нибудь доброжелатель и сумел бы объяснить Сергею Николаевичу, за что травят его дочь, тот бы страшно удивился. Ему и в голову не могло придти, что ответ Ники о месте рождения, у многих людей, не только детского возраста, вызывает элементарный шок. Ясное дело — задавака.

Любой, узнавший пикантную подробность в биографии девочки, спешил сообщить ее другому. Даже не помышляя об этом, она невольно оказывалась в центре внимания. Никто не научил Нику, как вести себя в этом случае. Ее учили не ябедничать, потому что доносчику полагается «первый кнут». Ее учили любить товарищей и уметь за себя постоять.

Она не ябедничала, но постоять за себя не умела, кроме одного случая с Соколовой, а уж полюбить своих новых одноклассников никак не могла.

Через месяц после истории с Аксаковым Ника сильно простудилась. Был сильный жар, худенькое тело сотрясал лающий кашель, но она была счастлива. Лежала укутанная в кровати, и, как только спадала температура, брала взятого в библиотеке «Витязя в тигровой шкуре» и забывала обо всем на свете. Но судьба готовила ей забавный сюрприз.

Дело шло на поправку. Ника уже вставала с постели, хотя не выходила на улицу, это было строго — настрого запрещено. А погода в середине декабря стояла чудесная. Светило солнце, бегали по небу несерьезные тучки. Брызнут почти весенним дождиком, после деваются неведомо куда. Одна умытая синь стоит над землей хрустальным куполом. Благодать, юг, дыхание Таврии.

В такой расчудесный день Ника сидела на кровати с книгой в руке и тоскливо поглядывала в окошко. Она собралась, было, нарушить запрет, одеться и выйти во двор хоть на десять минут, как вдруг за окном замаячила чья-то голова. Ника вздрогнула от неожиданности. Это был Сашка Бойко!

Голова его приблизилась вплотную к стеклу, нос расплющился. Он поднял руки и приложил ладони к лицу, домиком, старался разглядеть, кто находится в комнате.

Ника влезла на табуретку, открыла форточку. Глядела на Сашку сверху вниз.

— Чего тебе?

— Проведать пришел. Ты же болеешь. Или просто в школу не ходишь?

— Болею.

Ника разглядывала его с сомнением. Ясное дело, Сашка сбежал с уроков, вот он и пришел к ней, благо от школы до ее дома рукой подать.

— Ты сбежал?

— Не. Выгнали. Портфель забрали, сказали, чтобы мать пришла.

Странный он был мальчик, Сашка Бойко. От его учебы учительница приходила в тихий ужас. Вот, кажется, двоечник. Обычный, тупой двоечник с натянутыми тройками в четверти. Его ругают. Ругает учительница, устраивает вызов на педсовет, там чистят по всем правилам; ругает мать, отец, инвалид войны, хватается за ремень.

— Почему плохо учишься? Почему хулиганишь? Ты же отличником можешь быть! Можешь, сукин сын! Можешь! Можешь!

На следующий день Сашку не узнать. Чистый, отутюженный, с приглаженным смоляным чубчиком, приходит он в класс, и Раиса Никоновна не может нарадоваться на произошедшую с Сашкой метаморфозу.

Две недели Сашка ходит в отличниках. Потом ему вся эта музыка надоедает, снова в дневник одна за другой летят двойки, снова материнские упреки, снова ходит по нему отцовский ремень.

Ника откинула крючок и впустила в дом странного мальчика. Не понимая цели его визита, провела через сенцы в комнату. Сашка стащил с головы мятую кепку, стал на пороге, озираясь. Глазам его представились две застеленные одеялами кровати. Самодельный стол под окном, тумбочка и занавеска в углу вместо шкафа.