Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

— Да нет, похоже, конечно. Но я вспомнил вдруг, как меня самого такой же силач и тоже сторож ночной на плече, но связанного нес. Тогда мне, признаться, Менелай и Патрокл в голову не пришли…

— Вот так гиштория! Связанным? Почему же?

— Еще кадетами мы в сад к хозяину его залезли, и он меня изловил.

— А потом что? Отпустил?

— Нет, кадеты освободили. Но силач — он Степкой в моем приключении звался — и там, если угодно, высокую роль исполнял, старика одного от нас защитил…

— А не согласитесь ли, чтоб о сем не спеша рассказать и не предаваться в одиночку мрачным мыслям о том, что видели, заехать ко мне? Выпьем чаю, настоящего китайского, или водки — как захотите, и закусим чем-нибудь вместо ужина княжеского. Согласны?

— Согласен, ежели семейство ваше не стесню. Ведь уже поздно, — сказал Сергей.

— Стеснять некого. Мое семейство — это я, на манер короля французского, то есть живу бобылем… Ступай к Зимнему дворцу, к выезду с площади, — приказал штаб-офицер извозчику.

«Какую же должность он занимает? — спрашивал себя несколько оробевший Непейцын. — Может, и верно царице докладывать может? Недаром мундир какой-то особенный…»

Когда проходили глубокой аркой ворот через двор, встречные дворцовые слуги кланялись спутнику Сергея, а он, отвечая, называл каждого:

— Здорово, Федор… Как земля носит, Петруха?

Ровно замощенный и тщательно выметенный двор показался Сергею огромным. На длинной стороне его свернули в подъезд. Долго шли по каменному гулкому коридору-галерее, озаренной отблесками заката. Еще много дольше поднимались по скрипучей деревянной лестнице с окошками на небольшой внутренний двор. Новый знакомый Сергея сетовал, что забыл предупредить его, как высоко надобно подниматься. Идя медленно рядом, занимал разговором:

— Знаете ли, сколько народа живет в Зимнем дворце? Больше трех тысяч человек… Дров березовых десять тысяч сажень за год жгут, лес целый в трубы выпущают…

Наконец остановились перед дверью.

— Пожалуйте! — сказал хозяин, отперев ее ключом и толкнув перед Сергеем.

Небольшая комната. Стулья с кожаными сиденьями вокруг стола темного дерева. Шкаф посудный, полка с книгами. В рамке под стеклом портрет Ломоносова, изображенного с пером в руке.

— Сымайте без стеснения кафтан и садитесь. А я с закуской управлюсь. Человек мой на гулянку отпущен. — Хозяин вышел.

Сергей подковылял к невысокому окну. На Неве застыли корабли с убранными парусами, взмахивали веслами лодки, ялики. На стрелке высилось в лесах здание биржи, облитое вечерней зарей.

— Вид, по мне, отменный, — сказал вошедший хозяин. — Красиво и напоминает, что все течет. Река в море воды уносит, а мы к могиле — равно цари и смерды — шествуем. Особливо утром люблю смотреть, пока «вокруг вся область почивала, Петрополь с башнями дремал…» А теперь белые ночи близятся, и в них от окошка не отойти… — Доставая из шкафа, он расставлял на столе штоф с водкой, рюмки, холодное мясо, хлеб, огурцы, пироги. — Ну-с, не угодно ли на руки вам солью, а вы мне опосля… Вот рушник, а пока вытираетесь, дозвольте рекомендовать себя: Александр Иванович Лужков, кое-чего в Эрмитаже хранитель и библиотекарь. По чину надворный советник — сиречь в ранге армии подполковника, а мундир столь пышный есть только дворянский по Екатеринославской губернии, светлейшим Потемкиным выдуманный. В оной губернии и мне кусок степи пожаловали. Ну, а теперь, окончив омовение, прошу к столу. Будьте ж здоровы…

Сергей чокнулся с Лужковым, но, не выпив, поставил рюмку.

— Простите, не идет… — сказал он. — Все те, на лугу лежащие, мерещатся, ленты, на мачте реющие, музыка во дворце…

— Э, батюшка, неужто под Измаилом или где вы ноги лишились, того не видели?..

— Под Очаковом убитые в бою лежали, а тут задавленные своими же, от дури полицейской… Разница есть.

— А вы бы знали, каков их начальник, граф Брюс, что мной упомянут был! Вот уж истинно дуб мамврийский. Глупейший потомок просвещенного деда. Так что скажу, — забывать виденное не след, идти сразу на красавиц любоваться было бы, по-моему, безнравственно, но выпить рюмку за то, чтоб почаще встречать таких молодцов, как Митька, да уж зараз в честь нашего знакомства, право, не грех… И рекомендуйтесь же мне наконец, гость дорогой…

В этот вечер Сергей засиделся у Лужкова, забыв всякое приличие, потому что услышал интересное, новое. Узнал, что для размещения в Зимнем дворце трех тысяч человек — больше, чем во всех Великих Луках, — в нем нагорожено множество квартирок, клетушек, а всех помещений больше тысячи, что в библиотеке императрицы сорок четыре тысячи книг, в ста двух шкафах, и, наконец, что портрет Ломоносова повешен на стене, как воспоминание о годах учения хозяина в Академической гимназии под управлением великого человека.