Владислав Глинка - Дорогой чести

— Слышал про сие, но не понял пока, каков резон оного начинания и будет ли от него польза, — сказал Непейцын.

Потемкин взял его под руку, повернул обратно на пустой плац и ответил:

— Резон на бумаге весьма прост — облегчить казну за счет кормления солдат с крестьянских хозяйств, а крестьянами увеличить число солдат. Но что случится на деле, особливо при свойственной сему вельможе жестокости и, главное, умении, угождая, скрывать от монарха любую правду, — вот чего я не знаю…

— Тем умением и держится? — спросил Непейцын.

Генерал кивнул.

— Но скажите, Яков Алексеевич, ведь правда, что он взяток не берет? — снова спросил Сергей Васильевич.

— Он сам — нет. Но любовница его, жена сенатского секретаря Пукалова, даже очень берет за то, чтобы графу всякое дело или лицо с нужной стороны представить. Мол, вот что в городе слышала и тебе, друг сердечный, решилась сообщить… И промашки, говорят, почти никогда не бывает. А с другой стороны, Сергей Васильевич, зачем ему брать? Вотчиной в три тысячи душ другая его любовница, Настасья, правит не за страх, а за совесть. Здесь в казенном дому живет, который омеблирован, освещен, отоплен за счет казны, и обедает почти ежедневно за царским столом. Куда, спрашивается, доход от вотчины и шесть тысяч серебром годового жалованья девать?.. Но хватит злословить! Меня, верно, уже давно адъютант ждет со строевыми делами.

Вечером Непейцын передал этот разговор Софье Дмитриевне.

— Ах, подбирается к тебе мстительный змей, — забеспокоилась она. — Узнал, что на мне женился, и в покое не оставит…

— Но он больше не министр и войска гвардии, кроме артиллерии, ему не подчинены, — успокаивал ее Сергей Васильевич.

— Он хитер, всюду может влиять, — уверяла Софья Дмитриевна. — Не лучше ли упредить его козни и самому в отставку идти?

— Нет, мой друг, ты зря пугаешься, — не согласился Непейцын, — ведь с генералом условлено, что мне скажет, коль услышит что-нибудь. Да и забудет обо мне Аркащей. Вот военные поселения какие-то на Волхове начинает. Там много строят, а он, сказывают, без устали скачет туда-сюда, во все нос сует…

Прошло еще с неделю. В полдень воскресного дня Непейцын проверял расчеты по мастерским, когда Гурий доложил, что его спрашивает офицер.

— Из наших полковых? — спросил Сергей Васильевич.

— Никак нет, ваше высокородие, из армейских.

— Мне подай сюртук, а гостя проси в гостиную.

Выйдя из кабинета, Непейцын увидел щеголеватого адъютанта, который поспешно пошел ему навстречу.

— Не узнаете, Сергей Васильевич? — спросил он с чуть заученной, очень открытой улыбкой.

— Нет… Впрочем… Господин Холмов? Павел Павлович?

— Именно-с… Ваш слуга, капитан Холмов.

— Очень рад. Садитесь. Вы все при Николае Осиповиче?

— При генерале Лаба де Виванс я еще числюсь, хотя они вчерась скончались, — сказал Холмов, склонив голову.

— Да что вы! Но он был совсем не стар! — удивился Непейцын.

— Какое-с! Пятьдесят лет недавно исполнилось.

— Хворал, что ли?

— Ни дня. Ах! — и все-с… Были последний год у них неприятности по должности, которые сильно расстраивали, тем больше что знали себя невинным… Все собирался генерал вас повидать. Гравированный портрет ваш купил и у себя повесил. Слышал от них не раз: «Правильно городничий поступил, что не кланялся»… Так я приехал просить вас почтить их похороны. Последний долг, так сказать. В полдень, во вторник, из костела на Невском и в Лавру. — Холмов встал.

— Буду непременно, — сказал Непейцын. — Но куда так спешите?

— Хлопот много-с… Все я один должен сделать. Николай Осипович жили холостяком. А друзья ихние — господа эмигранты, что здесь остались, все старички ветхие.

Действительно, в драпированном черным сукном Екатерининском костеле собралось два десятка стариков и старух в костюмах и прическах давнего времени, стрекотавших между собой по-французски и державшихся особняком от еще меньшей группы чиновников провиантского ведомства. Востроносое лицо покойного, которое Непейцын снова увидел в профиль, не оживляемое больше внимательным скошенным глазом, казалось печальным. Он походил на сломанного, навеки застывшего Петрушку.

Порядком выноса, раздачей чиновникам подушек с орденами распоряжался Холмов, глаза которого на этот раз были красны от слез. Когда гроб показался из дверей костела, раздалась команда: «На караул!» Ожидавший на Невском батальон с оркестром перестроился и замкнул траурный кортеж.