Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

В маленькой передней, у обложенной камнем квадратной ямки для стока воды, приготовлен кувшин с теплой водой и полотенце…

Войдя в комнату, Ахмад Чалаби снял чапан, стянул с головы чалму и повесил на гвоздь. Затем уселся на толстом тюфяке, лежащем у низенького столика. И сразу скрипнула дверь. В комнату, нарядно одетая, вошла молодая красотка в шелках. Поклонившись гостю, она села напротив.

Сердце Ахмада Чалаби громко застучало — девушка оказалась на редкость хороша собой — стройная, гибкая, с роскошной грудью и красиво изогнутыми бровями. На вид ей было лет восемнадцать — девятнадцать.

Посланец Ахмада Чалаби еще с утра предупредил хозяина притона, что вечером, мол, пожалует гость — один из отпрысков царского рода, и золотых монет он уж, конечно, не пожалеет. Поэтому-то, добавил он, нужно найти девушку, ничем не уступающую первым красавицам из Дамаска.

— Как тебя зовут? — спросил Чалаби, задыхаясь от волнения.

— Малак, — ответила та, удивляясь вопросу — знатные гости никогда не интересовались ее именем. Не дожидаясь дальнейших вопросов, она повисла у Чалаби на шее. Ведь царевичи, выпив вина, сразу же начинали заниматься любовью. Важный, надутый и одновременно растерянный вид этого человека показался ей не только странным, но и смешным, и девушка незаметно улыбнулась. И, отойдя от знатного гостя, она, приложив руку к сердцу, низко поклонилась:

— Я из страны Вечерней Зари, из города Дамаска, уважаемый царевич. — Малак с трудом выговаривала тюркские слова.

Видя, что тот, кого она величала «царевичем», сидит хмурый, она проворно налила вина в пиалу, обнажив при этом свои белые нежные руки, и поднесла Ахмаду:

— Выпейте!

Ахмад Чалаби взял из ее рук пиалу и залпом проглотил вино. Потом он одну за другой выпил еще несколько пиал, надеясь подогреть свой мужской пыл.

Малак пустила в ход все свое искусство, она делала, то, что предназначалось лишь для самых знатных особ.

Но Ахмад Чалаби скис, безнадежно скис. И до самой полуночи Малак так и не удалось расшевелить гостя. Пришлось Ахмаду в конце концов одеться и ни с чем отправиться восвояси.

Когда он был уже у двери, его перехватил хозяин заведения со свечой в руке, преградив ему путь:

— Вы еще не расплатились, господин!

— Она сама виновата. Ничего и не было…

Косоглазый хозяин поставил свечу и сильными руками схватил Ахмада за грудки:

— А ну платите, нечего жульничать, не то живым отсюда не уйдете. Я с самого утра возился гут для вас.

— Так почему же она не утешила меня?

— Не утешила? Она ведь лежала перед тобой в чем мать родила, да еще в такой позе, что только самый негодный мужчина мог остаться равнодушным. Плати за все!

— Не заплачу, — уперся было Ахмад Чалаби, но тут же, получив удар под нижнюю челюсть, плюхнулся на пол. Заметив, что хозяин уже поднял ногу, собираясь пнуть его сапогом, Чалаби завопил — Брось, сейчас я заплачу!

Кое-как поднявшись, он вытащил из кармана мешочек и начал отсчитывать золотые, но косоглазый с силой рванул мешочек из его рук.

— Благодари аллаха, что уходишь отсюда живым! — Тут косоглазый левой рукой выхватил кинжал из-за пояса Ахмада Чалаби. — Подлец! Не смеешь ты носить кинжал. А скажешь хоть слово, ославлю на весь город. Проваливай!

Словно побитый пес поплелся Ахмад Чалаби домой.

С неделю он пролежал не поднимаясь, но, услыхав, что зодчий с семьей и друзьями вернулся в город, поднялся и побрел на стройку. Слабым голосом, почтительно кланяясь, он заявил, что был болен и, по обыкновению, добавил:

— Царевич почти совсем не выдает денег.

— Что ж, — улыбнулся зодчий, — как говорят, задумавши жениться, не бойся брать в долг: с долгами расплатишься, а жена останется. Если царевичи не поскупятся, сами же будут довольны.

Услыхав слова о жене, Ахмад Чалаби побледнел. Он решил, что весть о его посещении притона уже распространилась по городу, осекся, залепетал что-то невнятное и трусливо взглянул на зодчего.

Многолюдный праздник был в самом разгаре — все шумно веселились, смеялись. Повсюду затевались игры. Худододбек, надеявшийся, что Бадия переоденется и сбросив мужскую одежду, предстанет перед ним во всей своей красе, горько разочаровался. Она по-прежнему с невозмутимым видом повсюду ходила с Худододбеком и учениками отца, вела себя смело и даже дерзко.

Пожевывая ревень, они уже несколько раз обошли базар и вдруг в отдалении заметили наездников, готовящихся к скачкам — улаку. Наездники прогуливали лошадей, скакали для разминки, круто сворачивая то в одну, то в другую сторону. Оставшийся в одиночестве гнедой Бадии нервничал, бил копытами и ржал. Бадия, наблюдавшая и за наездниками и за привязанным к колышку конем, вдруг обратилась к своим спутникам: