Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Желтолицый не ответил. Он поднял ведро и потащил его к смиренно ждавшему в сторонке коню. Зодчий решил, что незнакомец не желает разговаривать с посторонним, и уже повернулся было, чтобы уйти, как вдруг желтолицый окликнул его:

— Эй, старик, постой!

Зодчий обернулся.

— Да постой ты, сейчас напою твою лошадь.

— Благодарю. Да будет вам счастье в этой жизни!

— Ты купец? Бек? Едешь из Самарканда в Балх или из Балха в Самарканд?

— Я зодчий. Строю дворцы, мечети, медресе… А сейчас направляюсь в Бухару…

— Чего ты в Бухару собрался свои медресе строить? Строил бы здесь.

Зодчий промолчал. «Наверное, юродивый», — подумал он. И тут же его странный собеседник забормотал что-то себе под нос, но что именно, зодчий так и не разобрал. Да, зодчему попался малоприятный собеседник, человек явно грубый, неприветливый. Да к тому же он все время как-то дико таращился на зодчего. Зодчего даже страх пробрал от этого взгляда.

— Вы правы, и тут можно строить, — вежливо сказал он.

— Для кого? Уж не для царевича ли?

— Да нет, для людей, для народа.

— Нет, ты строй для царевича, получишь награду!

Есть у тебя жена или дочь? Так построй для царевича дворец и введи туда свою жену и дочь и своими руками положи их на его ложе. Пусть наслаждается!

— Эй, эй, уйми свой язык! — крикнул табиб, который вышел из своей комнатки и услышал оскорбительные речи желтолицего. — Что это с тобой? Этот достойный человек господин Наджмеддин Бухари! Он-то тебе зла не причинил. Он сам немало натерпелся от царевичей и мыкается по свету. Несправедливо ты говоришь, плохо ты говоришь. Еще одно слово, и я знать тебя не хочу. Немедленно извинись.

— Видать, этот человек хлебнул горя, — обратился зодчий к табибу. — Уверен, что он говорил не подумавши. Я на него не в обиде.

— Продайте мне еще хоть немножко опиума, табиб, — уныло заявил желтолицый. — Лекарство уже кончилось, а все нутро у меня изболелось, как ножами его режет.

— Пойдем со мной! — и табиб решительно зашагал к своей комнатке. Пригласил он также и зодчего.

Очутившись в своей комнатке, хозяин усадил зодчего на почетное место, а потом сам и желтолицый расположились с ним рядом. Табиб вытащил мешочек с лекарствами, вынул оттуда какую-то коробочку, нашарил что-то размером с изюминку и протянул желтолицему.

— Только не забудь разделить на три части, — посоветовал табиб.

— Будет исполнено, не забуду, — отозвался желтолицый, и губы его сморщила улыбка. Взяв с низенького столика пиалу, он плеснул туда чуточку горячей воды, отколупнул ногтем треть драгоценной изюминки и, размяв ее в пальцах, бросил в воду. Затем единым духом проглотил зелье.

— Зовут его Таджи, ему всего двадцать шесть, — снизив голос до полушепота, проговорил табиб. — Родом он из Шахрисябза, сын домлы. Его сломило тяжкое горе, и теперь он бродит по земле, вот и забрел в наши края.

Плохо ему сейчас, ой как плохо, редко когда бывает так худо человеку.

— Вон оно что… — удивленно протянул зодчий. А он-то считал, что желтолицему все шестьдесят. И болью сжалось сердце зодчего — подумать только, самый расцвет молодости, жить бы ему да жить, а вот до срока превратился в старика.

Табиб продолжал свой невеселый рассказ:

— В один прекрасный день царевич Ибрагим Султан повелел схватить этого человека, привести к себе во дворец и нанес ему там неслыханное оскорбление — надругался над его честью. На всю жизнь заклеймил страшным клеймом беды. И не смеет бедняга вернуться в родные края — в Шахрисябз, так и кружит без толку по степи. Я время от времени даю ему опиум, чтобы продлить его жизнь, но сам порой спрашиваю себя: да стоит ли продлевать такую жизнь? После надругательств царевича бедняга окончательно лишился воли. Теперь пристроился в услужение к хозяину караван-сарая.

А сам Таджи тем временем сидел на корточках, низко опустив голову. Порция зелья смягчила его гнев и болезненную раздражительность, и хотя ему по-прежнему было совестно взглянуть в лицо зодчего, он то и дело подымал благодарный взгляд на табиба. Видно, опиум подействовал на него благотворно — прекратилась мучительная ломота во всех суставах.

— Случилось это лет пять назад, — продолжал вполголоса табиб. — Таджи открыл на городском базаре лавочку, деньги дал ему отец, дела пошли бойко, и он, как говорится, прочно стал на ноги. Завелись у него и дружки-приятели. По пятницам собирались они и устраивали пирушки. Дерзок был на язык молодой Таджи и при случае не щадил никого. Да и собой был он хорош на диво, сложен как богатырь и главным своим украшением считал черные усы. И не жалел он ничего для своих друзей — а все они были народ ловкий и бойкий. Очень скоро прославился он среди торгового люда, и даже кличку ему дали «Таджиддин-байвачча» [37] Байвачча — байский сын, барчук. . А там и влюбился он в сестру одного своего дружка, сыграл пышную свадьбу и счастливо зажил с молодой красавицей женой. И вот однажды в лавку Таджи ворвались нукеры и потащили его к городскому казию — судье. Когда его подвели, судья начал: