Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

— Заботьтесь о себе, мама Миловида, — не умолкала Злата. — Не теребите сердце заботами о нас. Не теребите — и будете здоровы еще. Рано вам собираться в тот дальний, увитый печалью путь.

Слабая прикрыла глаза и тем заставила Злату замолчать. Потому что вид действительно имеет такой, что ой…

Однако мать Миловида собирается еще с силой и говорит то, что хочет сказать.

— Когда у ромеев пойдет на примирение с обрами, пошли, княже, — велит Радиму, — людей своих, пусть найдут там Светозарку и встанут ему на помощь. Чувствую сердцем, нуждается он тяжело, а через смуту во Фракии ни сам не может прибыть, ни подать о себе весть.

— Непременно пошлю, — обещает Радим. — И немедленно пошлю, там, матушка, до примирения дошло уже.

— Правда?

— Ей-богу! Есть верные известия: обры разгромлены, ушли восвояси.

— Слава тебе, боже! — молилась на небо и руки составила так, как всегда составляла, когда становилась перед образами.

Похоже, было, что и забыла обо всех, кто стоял или сидел рядом, уповала на бога и молила у него помощи своему сыну, так надолго заблудившемуся в мирах.

Это были едва ли не самые большие ее терзания. С тех пор как не стало князя Волота и все ее дети зажили своей жизнью, стали менее всего нуждаться в маминой помощи, кроме разве самого младшего, то и делала, что сокрушалась Светозаром и молилась за Светозара. Ей говорили: он в хороших и надежных руках, имеет среди тех, кто учит, вознагражденного мужа-учителя, который клялся смотреть за каждым Светозаровым шагом, оберегать его от злых и завистливых, наставлять на путь истинный, если будет оступаться. Да и сам Светозар не такой уж отрок, не так ли рвался к науке, чтобы пренебрегать ею, а мать пропускала те речи мимо ушей, вытирала слезы и чахла. Пока не произошло то, что должно произойти в ее года: стала жаловаться на сердце и совсем ослабла через эту болезнь в силе.

— Что же завещаю вам, уходя? — смотрела поочередно, то на одного, то на другого из сыновей своих. — Отец хотел, чтобы выросли из вас храбрые люди, защитники земли Тиверской. Будьте достойны тех его надежд. Кажется, все делала для того, чтобы выросли такими. А еще вот что скажу: не сжигайте меня на огне, похороните, как христианку, с сопровождением человеческим. И поминайте, дети по тому же, христианскому закону. Сами же, как знаете, так и живите. Кто воспринял сердцем и помыслами Христову веру, то пусть будет тверд в ней, кто нет, пусть той держится, что вся Тиверия. Вольному — воля, спасенному — рай. Собиралась уже звать каждого и прощаться, и в этот момент кто-то постучал в высокие ворота соколовежского жилища, а вскоре раздался оттуда и веселый гомон, радостный крик.

Все, кто был при слабой, обернулись в ту сторону, не так заинтересованно, как удивленно: кому в этом дворе может быть весело? Милана собралась уже встать и выйти, но открылась дверь и одна из челядниц, либо та, что радостно вскрикнула перед этим, появилась на пороге и разбила своим появлением грусть:

— Радуйтесь, сладенькая княгиня! — сказала, светлея лицом. — Светозарко вернулся.

Милана со Златой дернулись было бежать вслед за мужьями и отрочатами, отправившихся, не сдержав себя, к двери, но вспомнили о маме Миловиде и остались при маме.

— Мужайтесь, голубка, — улещивали-успокаивали, хотя и не имели его в сердце, покоя того. — Вы переболели свое, достаточно.

Успокаивали княгиню, как могли, а княгиня, знай, смотрела возбужденным взглядом своих глаз на дверь, и ждала сына, и дрожала, ожидая. И когда он появился, в конце концов, у ее ложа, одно, что смогла, протянула к нему свои слабые руки и сказала до крайности изболевшимся голосом:

— Светозарко! Сынко мой опечаленный! Я все-таки дождалась тебя.

С этого дня не Милана со Златой и не челядь княжеская, Светозар просиживал около больной и лечил больную. Только тогда, когда отдыхала, шел в лес, рыскал по оврагам окольным, выискивая травы. Все остальное время или готовил из них напитки, или беседовал с мамой и уверял маму: если будет принимать то, что готовит для нее, она еще встанет на ноги и будет сильной.

Слабая не отказывалась от его лекарств, как и от речей сладких и многообещающих. И все смотрела на сына и вздыхала раз за разом.

— Ой, лебединко, — говорила и печалилась лицом. — Я свое отжила уже. Как ты будешь жить — вот что волнует меня. Все имеют жен, состояние, имеют дома веселые, детей в домах. А где твое состояние и дети где? Простить себе не могу: зачем отпустила тебя за море, в науку ромейскую? Такое безлетье навлекла тем разрешением на твою голову… Думала ли, гадала ли, что сделаю тебя самым несчастным ребенком в роде нашем?