Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

Предупрежденный моими скороходами, молодой художник, весь красный от волнения, стоял на пороге своего дома. При моем приближении он пал ниц, громко славя богов, которые благословили его жилище, приведя в него сестру фараона.

Я вышла из носилок, сказав совершенно растерявшейся Аснат:

— Не смущайся. Он прехорошенький.

Затем я выразила желание посетить мастерскую скульптора, чтобы судить о его работах и заказать ему кое-что.

Апофис почтительно пригласил меня в большой сарай, открытый с двух сторон, где была масса каменных глыб различной величины и несколько статуй, еще не готовых.

Посередине, около огромной статуи Озириса, на подмостках стоял человек, занятый полировкой камня. Он был так погружен в работу, что, казалось, ничего не видел и не слышал.

— Итамар! — воскликнул с упреком Апофис. — Разве боги поразили тебя безумием! Дочь фараона удостаивает своим присутствием наше скромное жилище, а ты сидишь, как сорока, повернувшись спиной к царевне.

Человек, к которому обращалась эта речь, обернулся, ловко спрыгнул на пол, сложил руки и встал неподвижно, как статуя Озириса.

С минуту смотрела я на него как зачарованная: никогда в жизни я не видела создания столь совершенной красоты. Высокий, стройный, идеально сложенный Итамар с черными вьющимися волосами, которые обрамляли бледное лицо с правильными чертами. Но всего прекраснее были его глаза — черные и ясные, в которых выражались такая доброта и столько было прелести, что я забыла обо всем на свете.

Оторвавшись от этого прекрасного зрелища, я приказала показать всё. Апофис вместе с Итамаром провел меня по мастерской, и я заказала ему еще два бюста: мой собственный и моей подруги, прибавив, что модели из глины должны быть слеплены во дворце.

Уходя из мастерской, я взглянула на Итамара. Он стоял в нескольких шагах от меня, на мгновение его горячий странный взгляд встретился с моим, мое сердце сильно забилось, я, как во сне, вышла и села в свои носилки.

Сияющая от радости Аснат шепотом благодарила меня, но я почти не слышала ее слов.

На следующий день Апофис пришел вместе с помощником, и оба принялись за работу. В течение этого часа Аснат часто обменивалась с Апофисом взглядами и словами любви; на меня же присутствие Итамара действовало подавляюще, я задыхалась, и его взгляд жег меня огнем.

Однажды Апофис пришел один, мне очень хотелось спросить его о том, где его работник, но гордость и стыд заставляли молчать. На другой день скульптор снова пришел один; беспокойство мое усилилось, я не находила себе места; наконец Аснат, словно угадав мои тайные мысли, спросила, почему нет Итамара.

— Он болен, — отвечал Апофис.

— Кто-нибудь заботится о больном? — спросила я, сдерживая вздох.

— Он живет у своего шурина Амрама, а его сестра Иохабед ходит за ним. Они люди бедные, но добры и любят его.

— Почему ты так близок с каким-то аму? — спросила я.

— В Танисе их столько, что нельзя не знать их. Кроме того, мы с Итамаром знакомы давно, его талант к ваянию и кроткий нрав заставили меня полюбить его.

— Аснат, — сказала я, — прикажи передать корзину плодов и амфору лучшего вина Апофису — это для его друга на время его выздоровления.

С этого дня я ощутила какую-то внутреннюю пустоту, мне не хватало Итамара. Во сне я слышала задумчивый, мелодичный звук его голоса, а его прекрасное лицо и чудные глаза завораживали меня. Тщетно я внушала себе, что он презренный ремесленник, сын презираемого племени. Как только моя слишком острая память воспроизводила эти образ и обольстительную улыбку, я забывала о его происхождении, низком общественном положении — все предрассудки исчезали, всякое рассуждение уступало место неодолимому желанию во что бы то ни стало повидаться с ним.

Я не могла больше обманывать себя, да, я питала безумную страсть к отверженному, нечистому, между нами бездна. Ярость и стыд мучили меня, я боялась самой себя. Уж не овладел ли мною какой-нибудь злой дух?

Я стала сторониться окружающих, мне казалось, что всякий мог прочесть страшную тайну по моему лицу.

Желая избавиться от мучений, я искала развлечений, посещала храмы, приносила дары и жертвы богам, часами стояла на коленях с горячей молитвой на устах, умоляя невидимых спасти меня от наваждения и прогнать из моего сердца даже мысль об аму.

Я начала замечать, что Аснат с тревогой поглядывает на меня, но говорить не смеет.

Как-то вечером мы остались вдвоем в саду на небольшой террасе, выходившей на Нил. Облокотившись о балюстраду, я смотрела на воду, погруженная в мрачные мысли; солнце садилось, обливая своими красноватыми лучами блестящую поверхность реки и листву деревьев. Я повернула голову, чтобы сказать что-то Аснат, и снова заметила в ее глазах странное выражение.