Всеволод Соловьев - Царь-девица

Малыгин вернулся нескоро, часов через пять, уже под вечер. Подошел к двери, окликнул Любу — та не отзывается, стал стучаться — не слышит.

«Ахти! Уж не случилось ли чего с нею? Упаси Господи!» — испуганно подумал молодой подполковник и побледнел даже. Рванул дверь, и, от усилия его крепкой руки чуть не соскочив с петель, дверь распахнулась.

Малыгин вошел в горницу, видит — Люба лежит как была, в своем кафтане, с закутанной платком головою, лежит не шевелится.

С почти остановившимся от страха сердцем подошел к ней хозяин.

«А вдруг отдала Богу душу, что тогда?»

Наклонился над ней, нет — жиза, жива! Так мирно, сладко дышит, на щеках яркий румянец. Спит красавица и во сне улыбается.

«Слава тебе, Господи!» Отошло от сердца. Малыгин тихонько склонился над Любой и не решался разбудить ее, долго любовался ее красотою. Вот он нагнулся еще ближе, прислушался, огляделся во все стороны, будто боясь, что кто-нибудь за ним подсматривает, и быстро коснулся щеки Любы своими горячими губами.

Ее мерное дыхание прервалось на мгновение, она шевельнула рукою.

— Вставай, государыня Любушка, вставай! — громким, счастливым голосом заговорил Малыгин, беря ее за руку.

Она очнулась, улыбнулась ему со сна ласковой и нежной улыбкой и поднялась на ноги.

— Ах! Прости ты меня, Николай Степанович, — сказала она, — вот как уснула: ничего не слыхала, видно, устала дорогою.

— Это хорошо- с дороги поспать всегда нужно, — говорил каким-то растерянным голосом хозяин. — Ты-то вот прости меня — оставил я тебя одну, чай, ты проголодалась? Да видит Бог, спешил я, только раньше никак не мог вернуться. По твоему делу был: все устроил.

— Как? Что? Что устроил? — встрепенулась Люба. — Говори, Христа ради, не томи ты меня, Николай Степанович.

— А то устроил, что был во дворце царском, виделся с постельницей царевны, Федорой, — Родимицей она прозывается, — баба шустрая, разумная, вашего поля ягода, я ее не первый год знаю — ну так вот, рассказал я ей про тебя. Она с радостью взялась за твое дело и обещалась нынче побывать, повидаться с тобой. Да, чай, теперь скоро и будет.

Люба так обрадовалась этой вести, что даже ие чувствовала голода, хоть с утра ничего не ела. Как ни угощал ее добрый хозяин разными яствами — от всего она отказывалась, только нетерпеливо ходила из угла в угол да спрашивала, скоро ли придет та постельница.

— Скоро, скоро, — с улыбкою отвечал Малыгин, не спуская глаз со своей нежданной гостьи.

День этот задался для Любы счастливый — не успела она вдоволь намучиться ожиданием, как раздался стук в наружную дверь домика Малыгина, и через несколько мгновений перед смущенной и взволнованной Любой явилась таинственная, так страстно ожидаемая Родимица.

Родимица была молодая вдова, лет двадцати трех, не больше, красивая и стройная, с продолговатыми черными глазами и смуглым лицом, черты и выражение которого сразу указывали на ее южное происхождение: она была украинской казачкой.

Громко смеясь и показывая два ряда белых, крепких зубов, Родимица подошла к Любе, поклонилась ей, потом поцеловала ее в обе щеки.

— Ах ты, мое дитятко, — смеясь, говорила она, — дай-ка посмотреть на тебя. Ишь ты, и впрямь красавица, не обманул Никола; я, признаюсь, ему не поверила было — думала спьяна болтает. И как это тебя, гарная дивчина, на такое дело диковинное стало, расскажи-ка мне сама, все по ряду, а то Николай-то болтал много, да, може, и от себя выдумал… Хочу тебя слышать, чтоб так, с твоих слов, и передать все государыне-царевне…

Люба принялась рассказывать всю историю. И говорила она на этот раз с радостью и восторгом, а Родимица ее внимательно слушала, сверкая своими черными глазами и только иногда перебивая Любу.

— Ах, бис их дядька, какие злющие! — повторяла она, слушая о притеснениях, испытанных Любою.

— Добре! Добре, Любушка! Вот так, люблю, хорошо ты отделала злющую бабу, жаль, мало волос у ней выдрала! Ишь ты, холопка, бить тебя вздумала, право, жаль, мало ты ее отделала. Уж я бы на твоем месте себя не пожалела, а расписала бы ей образину на память. Ну, да что тут толковать — Богу благодарение, все теперь кончилось! Пускай они хоть какую погоню за тобой посылают, мы тебя не выдадим, а если что, так им достанется — этим Перхуловым. До царя дойдем, ему принесем челобитную, так твои злодеи будут в большом ответе — царь наш батюшка, Федор Алексеевич, милостив да жалостлив, зла такого не стерпит.

— А Бог с ними! Бог с ними! — тихо ответила Люба. — Я им ничего дурного не желаю: не жаловаться пошла за них, пусть себе живут как хотят, только бы мне к ним не вернуться, только бы мне теперь увидеть ясные очи царевны.