Олег Коршунов - Коловорот

Евпатий повел дружину к Рязани, оставя Пронск в стороне. Шли осторожно, Евпатий выслал вперед две сторóжи по десятку воинов в каждой, они шли одна за другой, на случай, если первый десяток попадет в засаду, то второй смог бы предупредить об опасности дружину.

Проехали пустое село, оставленное жителями, скрывавшимися в лесу, но следов монголов не было видно. Чем ближе к Рязани, — тем тревожнее становилось на душе. Навстречу из леса выбежали десятка три людей — бабы с детьми и несколько мужиков. Дружинники остановились. Бабы заголосили-запричитали, вцепившись в стремена. Угрюмо глядели мужики. Сразу несколько дружинников не сговариваясь задали один и тот же вопрос:

— Где монголы?

— Не ведаем, родимые, наше село сожгли, в Рязани укрыться мы не поспели, сбегли в лес, вот теперь так и мыкаемся, ночуем в лесу, все припасы кончились.

Дружинники поделились своими припасами и понеслись дальше. Не останавливаясь, пролетели несколько сожженных сел. В одном селе на пепелище копошились люди, при виде конных бросились было к лесу, но распознав своих, повернули навстречу:

— Откудова, воины? Как живы остались?

— С Чернигова людей веду, сам здешний, рязанец. Далеко ль степняки? — молвил Евпатий Коловрат.

— Ушли на Коломну.

— С Рязанью что?!

— Нету больше Рязани…

Крупными хлопьями повалил снег. Дали закрыло белой пеленой. Близит Рязань. Неистово мчится дружина сквозь пространство снегов. Снега на земле, снегом наполнен воздух. Снегом залеплены борода и брови, слепит очи. Царство снегов, белый мир, стена падающего снега — воплощение постоянства и движения, формы и бесформенности, белое марево, белая бесконечность, белая тишь… И только глухой топот копыт…

Рязань близка, и только снегопад делает ее пока невидимой для глаз. Знакомо все вокруг, но все не так, — ни одной живой души не встретилось окрест прежде многолюдной Рязани.

По мере движения в белом мареве начало проступать нечто… Оно не имело привычной глазу формы городских стен, — на высоком валу полузанесенные обгоревшие нагромождения бревен, и тишина, мертвая тишина.

Молча дружина въезжала в ворота. Резкий пронзительный скрип резанул по душе! — на искривленных петлях колыхнуло ветром обугленную дубовую плаху порушенных ворот. Молча ехали рязанцы и черниговцы по мертвому городу. Дорогу перебежало пять волков, сытые галки лениво взлетали с развалин… Полузанесенные снегом — полураскопанные волками мертвые тела… Множество тел… Посиневшие, с выклеванными глазами, обглоданные волками мужчины, женщины, дети, старики: простолюдины, бояре, воины, монахи… — в прошлом, а теперь — мертвые, окоченевшие, растерзанные зверями тела. И множество волков, недовольно скалившихся и неторопливо отбегающих посторонь с видом потревоженных хозяев.

Рязанцы разъехались по городу, — каждый искал пепелище своего дома. Евпатий остановился, слез с коня перед руинами своего жилища, обнажил голову, сняв стальной шелом, подошел, смахнул рукой снег с обугленного бревна, медленно пошел вокруг… Боль, которую он усмирял, оставаясь внешне спокойным, вся та боль души, ничем не сдерживаемая больше, неистово выплеснулась наружу, — крик потряс воздух, галки испуганно встрепенулись и всей стаей поднялись ввысь, вздрогнули кони под дружинниками, дрогнуло что-то внутри людей. Взревев, точно смертельно раненый зверь, Евпатий рухнул наземь, рухнул лицом в снег. Он рыдал во весь голос, рыдал, не таясь своих дружинников, он сжимал кулаки, стискивая снег каменеющими от напряжения пальцами, колотил кулаками, загребал снег на непокрытую голову… В этом плаче не слабость своего воеводы увидели воины, но силу. Из глаз многих дружинников тоже неудержимо катились слезы по щекам, теряясь в густых бородах, святые мужские слезы.

Рязань постоянно жила под угрозой войны, нашествия, поэтому многие рязанцы под своими домами выкопали потайные погреба, куда прятали самое ценное, а при опасности падения города прятались и сами хозяева, запасшись едой, они могли сидеть там неделями, не высовывая носа. Теперь, когда монголы ушли, уцелевшие жители вылезали из своих погребов, в основном это были женщины и дети, мужиков совсем мало осталось. Оплакав своих погубленных родичей, свой сожженный город, всю свою прежнюю жизнь, они уходили в уцелевшие лесные села, — те, кого миновала степная напасть, никогда не бросят на погибель оставшихся без крова и пищи, так уж повелось, тем и жива Русь.